а миниатюрная, тонкая, но очень крепкого сложения; лямки белого ситцевого сарафана крест-накрест сходились на обнажённой загорелой спине с подвижными бугорками мышц, лопаток и острым гребешком позвоночника. На поясе у неё грузно лежала рука мужчины.
Они неторопливо спускались с террасы небольшого видового кафе в горах.
– Ты всё же решила идти? – спросил он.
В свете заходящего солнца, показавшегося между облаками, его очки заиграли перламутровыми отблесками. Голос мужчины прозвучал устало и чуть укоризненно; должно быть, речь шла о деле, споры о котором велись уже давно, но никогда ничем определённым не кончались.
Она повернула голову и прищурилась на солнце. Розовое пятно света сделало её молодые щёки и высокий выпуклый лоб ярче, нежнее.
– Зачем тогда, по-твоему, мы приехали? – спросила она, – Быть здесь, на великой горе, и не попытаться достичь вершины?
Она смотрела направо и вверх, туда, где высились потемневшие в сумерках, пересечённые причудливыми трещинами, увитые неприхотливыми горными деревьями отвесные скалы Тенгур-Майраб.
Отсюда казалось, что они совсем близко – комфортабельный отель для состоятельных любителей горного отдыха располагался на высоте полутора тысяч метров – выше по всему пологому лесистому склону горы были раскиданы спортивные лагеря для альпинистов; каждый год сюда приезжали тысячи желающих испытать свою волю на непокорных стенах Тенгур-Майраб.
Он отвернул голову от света – стекла его очков сразу погасли, помрачнели.
– Как знаешь. Я буду ждать тебя. Почитаю. Может быть, набросаю план новой статьи.
– Надеюсь, тебе не будет слишком скучно, – отозвалась она, просияв.
Солнце скрылось за облаком, слегка притушив яркость её лица, стало почти темно. Среди кустов дикого шиповника, покачиваясь, плыло пятно её сарафана.
Они двинулись в сторону отеля.
– Не живётся тебе спокойно, – в полумраке он казался старше; в углах рта и между бровями залегли недовольные складки, тёмные жёсткие волосы на висках робко, точно первый иней – траву, тронула седина.
– Я люблю тебя, ты же знаешь, – она остановилась и, обернувшись, звонко чмокнула его в щёку, – но без восхождений не могу… Это трудно объяснить, но пока я внизу, мне кажется, будто я на глубине и что-то давит на меня сверху. Высота дарит мне ощущение естественности – здесь мы живём как будто немножко в небе, понимаешь. Мы идём по твёрдой земле, но для тех, кто там, ниже, мы парим в облаках! Иногда мне кажется, что я должна была родиться птицей…
Жили они хорошо, очень спокойно и свободно; он не ревновал её или умело не подавал вида, хотя был намного старше, она не позволяла себе вольностей. Детей не случилось; после года изнурительного хождения по врачебным кабинетам выяснилось, что проблема в нём; последовало два неудачных ЭКО с ИКСИ, после чего он сам настоял на том, чтобы прекратить дальнейшие попытки, на некоторое время замкнулся в себе, ударился в работу; но потом всё наладилось; она, наверное, втайне даже радовалась своей внезапно и окончательно обретённой свободе от векового женского бремени продолжения рода – теперь в мире не могло возникнуть ничего, что оказалось бы способным встать между нею и её страстью…
Они много путешествовали с мужем, он не жалел ни времени, ни денег на её необычное и опасное увлечение, хотя и не разделял его; он предполагал, вероятно, что это наилучший способ приложения её молодой энергии, которую в полной мере не могла впитывать его успокоенная годами созерцательная натура.
Он был профессором филологии, читал лекции в университете, превосходно переводил стихи и прозу, пробовал писать. Трудолюбивый, упорный, твердолобый, как бык, он внутренне осуждал её легкомысленное отношение к развитию ума: образование она не закончила, хотя имела способности, увлекалась одно время и рисунком, и переводами, в самый начальный, медовый период их отношений (как это обычно бывает), потом она всё резко побросала и устремилась в горы. «Я не могу без них. Пока я внизу как будто что-то давит на меня.»
Они объездили полсвета, она всходила на заснеженные вершины самых высоких гор; он ждал её внизу, всякий раз мысленно прощаясь с нею, если спортивная группа задерживалась на день-два; ворочаясь в одиночку на широких постелях в гостиничных номерах, он видел в кошмарных сновидениях как висит она без опоры над бездной, и вот-вот вырвется единственный держащий её плохо вбитый скальный крюк… Он любил её.
Ночью она спала, скрестив на груди руки, слабо подрагивая веками; он мучился бессонницей; глядя на неё, думал о грозящих ей срывах и камнепадах; потом встал, спустился в бар отеля, выпил хорошую порцию виски и вышел на крыльцо.
В чёрном небе тревожно мерцали неисчислимые звёзды. Уже через несколько часов, ещё до того, как рассветёт, она возьмёт рюкзак и отправится… Заслоняя полнеба, теплясь ночными огнями лагерей на склонах, высилась в темноте могучая, словно гигантская застывшая каменная волна, таинственная Тенгур-Майраб.
К утру он забылся коротким тяжёлым сном