спросил он.
– Нет.
– И правильно. Давайте, на лестнице подымим.
Он подхватил Елисея под руку и потащил к лестнице. Его бесцеремонность только смешила.
– Я литератор, – сказал он, раскурив сигарету. – У нас – слава капээсэс – все раз и навсегда четко определено. Есть известные писатели – это из начальства, просто писатели – состоящие в союзе писателей, а литераторы – нечто презираемое, из неприкасаемых, для которых сотворен некий профком. Чудо оргвосторга. Профком литераторов! Как профком дворников, слесарей-сантехников. Вы о таком слышали?
Елисей отрицательно покачал головой.
– Хорошо, повезло… – он затянулся, выдохнул дым. – Я уж порядком не пишу. Знаете, сядешь за стол – собраться с мыслями. Да возьмешь томик Чехова… а потом бросаю все и иду гулять. Так что, если бы не инфаркт мой, я бы с голоду умер. – Он чмокнул сигарету, его рот открылся и закашлял смехом, раздувая полные щеки, катая крупный язык за прокуренными зубами. – А детишкам безразлично: были или нет репины, саврасовы, рубенсы, импрессионисты. И пусть. Они малюют себе. Вот чем эта мазня хороша?!
Он ткнул сигаретой в проем двери. Напротив, на стене в коридоре висел рисунок, где во весь лист ярко-красным цветом была нарисована божья коровка, так же крупно выведены несколько черных пятен на боку жучка. Сверху пририсованы два голубых облака, видимо, крылья.
– Насекомое, мелюзга. Их миллионы, миллионы лет существуют. А нашлась малютка, – он придвинулся, вчитываясь, – Лена, пять с половиной лет. Узрела чудо яркое и поняла: это главное, это и есть диво дивное жизни… А я свое диво, видать, просмотрел. У других, вижу, и получше встречается.. Махну рукой и иду гулять.
Елисею хорошо запомнилось это его «гулять». Действительно, он потом часто встречал Фердинанда в окрестных дворах и переулках. Иногда они прогуливались вдвоем, если было время. Однажды Фердинанд рассказал, на первый взгляд, романтическую историю о том, как он с приятелем ходил на войну.
Было им по тринадцать лет в сорок первом. Когда гнали под Москву народное ополчение, Фердинанд увязался за своим отцом. С полдороги начальство завернуло их домой. Все люди, которые ушли с его отцом, сгинули до единого где-то под Вязьмой. Только они, двое, остались в живых.
Елисей не спросил Фердинанда тогда о том, что стало с его приятелем и с ним самим, но почти при каждой встрече, глядя на Фердинанда Константиновича, тучного, жаркого, с распахнутым даже в холод воротом, думал, что вот человек, которому одному из тысяч легших в подмосковную глину дарованы годы и годы жизни. Почему?..
Елисей вышел из метро. К площади Восстания довольно буднично катила вереница машин. Непривычным было только то, что редкий поток людей тянулся в проулок за высотку, в сторону Белого дома. В размеренном шествии чувствовалась некая скованность, которая бывает обычно у людей, не умеющих актерствовать, когда они ощущают