а тут сам Жо, живой и здоровый принялся голосить безо всякого стеснения.
Следом раскрылась страшная тайна. Оказывается, не зря дядя Жо все вечера, как дурак, учил английский с арабским, отказывая девушкам в удовольствии посетить с ним кино или просто общаться, гуляя в вечернем сиянии уличных фонарей по проспекту. На то у него имелась огромная, сокровенная тайна, заветнейшая мечта, которую Квазимодо сегодня уничтожил своими маленькими, противными ручонками, всеми в цыпках, которые выдрать с корнем не жалко! Оказывается, дядя Жо размечтался поехать в удивительную страну Египет, где никогда не бывает зимы, страну древних пирамид, сфинксов, на великую реку Нил и там построить Асуанскую плотину. Жо грезил плотиной во сне и наяву, никому свои грезы не открывая, хотя давно написал заявление, и даже прошел медкомиссию.
Где-то в Москве неведомые органы изучали его подноготную долго-долго, а он все ждал и надеялся. Теперь откуда-то из глубочайших недр министерства пришли, наконец, специальные документы-бланки для окончательного заполнения, и эти бланки несносный пакостник зачеркал в дремучем порыве художественной страсти.
– Может, сходить, попросить другие бланки?
Дядя Жо перестал выть, саркастически присвистнул, после чего направился прямо ко мне. Я зажмурился, не пряча лоб, надеясь, что он сейчас вкатит здоровенный щелбан и простит, даже мама молча отвернулась от справедливой казни, но дядя Жора несчастным голосом, тем самым, каким разговаривал с девушками в последнее время по телефону, произнес:
– Ты разрушил всю мою жизнь.
Нынче он имеет по данному неприятному случаю другое мнение. Теперь, несмотря на то, что в Египет так и не поехал, говорит, сидя за столом: «Это были цветочки! Ягодки – впереди!». И грозит пальцем сердито. На что тетя лишь хмыкает: «Ну-ну, сильно-то не расстраивайся, желчную побереги». Нет, тетя меня очень любит, не в пример дяде, прямо даже не верится иногда, что не она мамина сестра, а он мамин брат. Бывают в жизни казусы. Или ягодки, по выражению дяди Жо. Не глядя в мою сторону, сердито-дребезжащим голоском старик приступает к повествованию главного преступления перед прогрессивным человечеством, а мы с тетей машем на него руками, чокаемся и выпиваем за общее здоровье присутствующих.
После того, как Египет рухнул, Жо ни разу не назвал меня Арлекино, даже Квазимодо Прямоходящий казалось ему слишком ласковым прозвищем, некоторое время величал Товарищем Пришибеевым и вдруг начал кликать Брутом. Кто такой Брут я не знал, но нетрудно сообразить, что много хуже Квазимодо. Однажды в его глаза вернулся прежний блеск: в неком таинственном месте ему пообещали, что на следующий год состоится еще один набор на Асуан, тем более, что медкомиссия пройдена, идейно-политическая проверка тоже, и Жо с радостью уселся за языки. Учить их нынче несложно: по телефону девушки совсем перестали звонить. Тишина и благодать.
То, что наша дружба