полукровка, мещанка. Говорю «на Москва-реке», «нипочем», люблю блины, к Иверской хожу.
Не в кремлевские соборы и не в храм Христа Спасителя – именно к Иверской. Она действительно была в одном ряду с блинами и московским говорком.
Даже прожженные скептики-интеллигенты не гнушались идти на поклон к Заступнице. «Прежде всего, Михаил Аверьяныч повел своего друга к Иверской. Он молился горячо, с земными поклонами и со слезами, и когда кончил, глубоко вздохнул и сказал:
– Хоть и не веришь, но оно как-то покойнее, когда помолишься. Приложитесь, голубчик».
Это из Чехова, «Палата №6».
Сам же Антон Павлович, беседуя однажды с коллегой Куприным, вспомнил третьего коллегу – Михаила Саблина:
– Знаете, – начал он издалека, – Москва – самый характерный город. В ней все неожиданно. Выходим мы как-то утром из «Большого Московского». Это было после длинного и веселого ужина. Вдруг Саблин тащит меня к Иверской, здесь же, напротив. Вынимает пригоршню меди и начинает оделять нищих – их там десятки. Сунет копеечку и бормочет: о здравии раба Божия Михаила. Это его Михаилом зовут. И опять: раба Божия Михаила, раба Божия Михаила… А сам в Бога не верит… Чудак…
Так что не только лишь благочестивые верующие посещали знаменитую «часовню звездную – приют от зол, где вытертый от поцелуев пол» (как писала об Иверской поэтесса Марина Цветаева).
* * *
Но была во всем этом огромная несправедливость. Ведь в помощи иконы более других нуждались тяжелобольные – те, кто никак не мог добраться до часовни и приложиться к чудотворной Иверской. Но несправедливость эту быстро устранили. Действительно, ведь если можно было сделать одну копию, значит, можно сделать и другую. Таким образом в Москве возникло несколько Иверских икон. И все – чудотворные. Выстраивать их по ранжиру в смысле подлинности и могущества считалось делом не богоугодным, чуть ли не языческим. Богоматерь-то одна, и поклоняются-то, по большому счету, ей, а не куску раскрашенного дерева в дорогих ризах.
Поэтому икону регулярно (чаще ночью, но случалось, что и днем) выносили из часовни и возили по Москве. А на ее место ставили так называемую Заместительницу.
Икона ездила по городу помпезно – в закрытой карете, украшенной херувимами из высокопробного золота, и с факельщиком-вестовым. Шестеркой лошадей управляли кучера без шапок. Разве что в самый жестокий мороз они обматывали уши толстыми платками.
Прохожие же, увидев эту важную процессию, крестились и тревожно перешептывались: «Иверскую везут».
«Поднятие иконы» (так официально назывался этот ритуал) вошло в московский, непонятный жителям иного города, фольклор. «Не миновать Иверскую поднимать» – так говорили в случае, когда какое-нибудь дело принимало скверный оборот. Подобным замечанием, но только ироничным – «Иверскую поднимают», – сопровождался и визит какой-нибудь высокой, редко одаряющей своим