title>
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
К ЗАКОЛДОВАННЫМ ДЕРЕВЬЯМ
Слабый шум возник в ночи – это ветер шел с Иордана, заставляя шелестеть Умирающий Лес – и гнилью понесло с болота. Павел поморщился. С самого детства, после случая с медведем, болотный запах вызывал у него отвращение, и он просто заставлял себя лезть в болота, но так и не мог к нему привыкнуть. Да, и днем тут не пахло цветами, а уж ночью… Правда, ночью он был в этих местах только раз, года четыре назад, возвращаясь из Броселиандского леса. Тогда он чуть не сбился с пути – небо было беззвездным накануне сезона дождей, – но все-таки выбрался к могиле Безумной Ларисы, прошел вдоль болота к дому Хромого Яноша, да там и заночевал, хоть до города было всего ничего – устал, набродившись по чащобе. И вот опять пришлось…
Он потуже стянул пояс крутки, перекатился со спины на живот, скрипнул зубами от злости. Злость и не думала уходить, злость переполняла его темной холодной водой. «Куклы безмозглые, – подумал он, выдирая пальцами из земли неподатливую шершавую траву, – всех бы вас в это болото! Нашли дьявола…»
Что делать дальше, он не знал. Не оставаться же до конца дней своих в лесу и жить отшельником, как тот же Хромой Янош или Иону из-за Байкала… А Петр с ручья Медведя-Убийцы? Изгнали из Вифлеема за нежелание работать – так что, хорошо ему теперь живется? Опух от своего горького пойла. И как оставить родителей? Ладно, пусть отец если не на работе, то в питейке, но мама… И почему это он должен уходить из города и скрываться? Из-за кучки этих подвыпивших завсегдатаев питейки, напуганных и направленных, без сомнения, Черным Стражем?.. Предупреждал ведь Черный Страж!
Павел вжался лицом в кулаки и заскреб ботинками по жесткой траве. «Не та-кой, не та-кой… – билось в висках. – Да, не такой! А вы почему такие, вы, дорогие жители Города У Лесного Ручья, и вы, Плясуны, и вы, Могучие Быки, и вы, иерусалимцы? Кто виноват, что я не такой, как вы?..»
Он лежал в низком кустарнике возле Болота Пяти Пропавших, деревья шелестели все тише, потому что сгущалась ночь, усыпляя ветер, и только звезды спокойно горели во славу Создателя Мира.
Как все-таки легко можно запугать кого угодно! Несколько слов – и все поверили, что он, Павел, – враг. И кто поверил? Те самые парни, с которыми он не раз сидел в питейке, и бок о бок махал кайлом в шахте, и валил лес, и укладывал шпалы, и ворочал глыбы в каменоломне, и восстанавливал мост, снесенный в сезон дождей взбесившимся Иорданом. Считал приятелями… А когда зазвенели стекла в окнах его дома и покатились по полу камни, и вздрогнул огонь свечей, когда с грохотом рухнула выбитая дверь – кого он увидел за окнами и в дверном проеме? Не Авдия ли, не Богдана, не Давида, не Вацлава, не Иоанна?..
Он успел только вскочить из-за стола, а они лезли, лезли, размахивали палками и автоматами, кричали: «Враг Создателя!» – и крепким синим пивом разило от них, и тени их, кривляясь, прыгали по стенам, выталкивая из комнаты дрожащий свет свечей, и встревоженно шуршали страницы лежащей на столе книги.
Их враждебность отозвалась в висках острой болью, и он понял, что сейчас ему придется туго, и не потому, что он так уж ненавистен им – ничего плохого он никому не сделал, даже наоборот, вспомнить хотя бы Йожефа Игрока, – а потому только, что так приказал Черный Страж. И вот тогда от испуга он разозлился. Да, он сначала испугался от неожиданности – а кто не испугается? – но злость мгновенно вытеснила испуг, и под кожей лба, выше переносицы, привычно закололо, словно он ткнулся лицом в колючую сосновую ветку. Он выпустил из руки табурет и пристальным и злым взглядом обвел их потные искаженные лица.
Словно видение Иезекииля предстало перед ними – вмиг исчезли из разбитых окон и от двери. Только глухие удары о землю и об изгородь, да раза два – погромче, будто по пустой бочке – видно кого-то угораздило перелететь во двор к родителям и врезаться головой в автомобиль, мама там держала всякий хлам. Только сдавленные крики и испуганная ругань. И еще треск – значит, беседку сломали, куклы безмозглые, хорошая была беседка, сам мастерил, сосны тащил аж от Пустоши Молнии, и ведь не прошло и полдня, как доделал.
Он метнулся к вешалке, сорвал куртку – быстрее, пока не опомнились! – подхватил ботинки и бросился к двери. Выскочил в темноту и по шевелящемуся, охающему пробрался к изгороди. Подумал с сожалением о том, что дом ведь могут подпалить, дикари иорданские, а жалко дома, еще и года не простоял, но, добежав до первых деревьев, решил: побоятся, ведь так и город запросто полыхнет, не потушишь. Сзади бестолково кричали во дворе. Началась стрельба – сперва захлопали одиночные выстрелы, потом затрещали очереди, пули с визгом рвали листву, то ближе, то дальше – и он, стараясь не шуметь, взял левее, к Скользкой Поляне, то и дело натыкаясь на невидимые в темноте стволы. До облавы дело вряд ли дойдет, думал он, – какая там ночью облава? – но лучше все-таки не рисковать, не искать шальную пулю и переждать до утра где-нибудь у болота – туда-то они уж наверняка не сунутся.
Вскоре автоматный перестук прекратился, лес приглушил все звуки, и только биение сердца сопровождало его на пути к Болоту Пяти Пропавших.
Павел вздохнул и потер лоб ладонью. Как там в сказках: утро вечера мудренее? Эх,