о стволу скользнула юркая белка. Махнула по-летнему невзрачным хвостом – и кинулась подбирать угощение.
Вообще-то лесных владык трое, но дары, по обычаю, несут одному. Неуловимый и Таинственный людьми не занимаются, дела им нет до людей. Зато Дарящий – он Дарящий и есть: накормит, обогреет и кров даст.
Жаль, нет даров для Воздушного-Ветреного; а то попросил бы небесного владыку, чтоб отогнал проклятущую тучу.
Лих зашагал быстрее. Давно неезженая, нехоженая дорога была засыпана прошлогодней листвой, поросла упрямой травкой. Уже едва заметна колея: не досмотришь – потеряешь. А потеряешь дорогу – не дойдешь к каменице.
Хорошо бы туда успеть посуху. А уж домой Лих и сквозь дождь как-нибудь доберется.
Ничего нет хуже ледяной воды. От нее тело немеет, наливается мертвой тяжестью. Руки-ноги не слушаются, сердце затухает в груди, мысли вязнут, будто в болоте. Жить не хочется. Как отец погиб в эту зиму: оступился на обледенелом мостке, обломил ненадежные перильца, да и ухнулся в стылую реку, в Смешанку. Одно название, что река, особенно по зиме: воды по пояс, вброд в семь шагов перейдешь. Курица и та, упав, выпрыгнет. А отец из Смешанки не выбрался. Так его и нашли: руки – на присыпанном снежком берегу, а сам в воде лежит, будто каменный. На мокрой спине ледок схватился…
Лих со стоном выдохнул. Когда-нибудь и сам он найдет свою смерть. Вот так же закаменеет и ляжет на дно – в озере ли, в реке ли, в колодце…
Он встряхнулся, отогнал скверные мысли. Поглядел, как там туча на небе. И обомлел: под брюхом у серой тучи летел черный дракон. Длинный, извилистый, с узкими крыльями; морда была опущена, словно тварь что-то высматривала на земле. Настоящий дракон!
Тьфу, пропасть. Привидится невесть что. Никакой не дракон, а просто завихрение в небе, темное облако. Ну и пусть себе длинное, пусть извилистое; всего-навсего облако. Хоть и быстро летит, куда быстрей тучи. И впрямь словно что-то выискивает. Однако вреда от него никакого, дождем не прольется, да и скрылось уже за дубовыми кронами.
Лих заторопился дальше.
Про каменицу он услышал недавно. Подвыпив, сельчане в кабаке не поладили, расшумелись, до драки дошло. Мужиков развели, а случившийся тут же Лих помогал, чтобы стекла не били. За разбитое стекло он готов в горло вцепиться; драчуны про это не знали, но с Лихом не спорили. Уж больно рука у парня тяжелая; такую оплеуху может закатить – мозги выплеснутся. В общем, разошлись почти тихо, только самый пьяный орал, что возьмет телегу, доедет до каменицы, камней соберет, привезет в село да закидает дорогого соседушку. Чем сосед провинился, дядька уже не помнил, но камнями грозился.
Назавтра Лих явился с расспросами. Замирившиеся соседи в теньке потягивали брагу, а Данка, горемычная супружница Юла-пьянчужки, кричала с огорода, что выгонит непутевого мужа из дома. Пусть, мол, по селу побирается. Либо в работники наймется к колдуну; тот, мол, волшебной брагой расплатится. Сколько ни льешь из кувшина, брага все не кончается; а напьешься – глядь: то не брага была, а коровья моча. Вот как колдун пьянчугу накажет!
Соседушки посмеивались, знай потягивали бражку – обыкновенную, без выкрутасов.
Но когда Лих спросил про каменицу, Юл засмущался, затеребил бороденку, заюлил, оправдывая свое имя:
– Не-е, Лих, напрасно пришел. Какая еще каменица? Я про нее говорил?! Что ты брешешь?! Железень, ну скажи, – воззвал он к соседу, – разве мог я тебе камнями грозить? А? Не мог? Вот видишь! Иди себе, Лих, восвояси. Удумать же надо: камнями кидаться! В соседа! Не совестно меня позорить-то?
Лих пошел на огород, к Юловой супружнице. Забрал у Данки тяпку и поработал немного, хоть на самом деле терпеть не мог в огороде возиться. А потом осведомился насчет каменицы: не слыхала ли чего Данка от мужа? Хитрая тетка помощь приняла, но соврала не задумываясь:
– Отродясь не слыхала. На что нам камни-то? Вон деревья – из них и строй, что хочешь. А то глину бери, на посуду. А не по нраву – езжай на ярмарку, покупай стекло. Либо, коли богатый, серебро с золотом.
Тут Данку смех разобрал, до того глупые речи оказались. Она поправила косынку с простенькими домашними кружевами и полюбопытствовала:
– Лишек, голубчик, на что тебе каменица?
– Забор хочу строить, – бухнул правду Лих.
Данка аж побледнела, оглянулась: нет ли чужих ушей? Лих и сам был не рад, что признался. Полетит молва по селу, загуляет по Большим Смешанам сплетня: нашелся, мол, выскочка, вздумал имуществом Подземного-Каменного попользоваться.
– Забор деревянный построишь, – пробормотала Данка, отнимая у Лиха тяпку. – Иди, малой, иди! Накличешь беду… Шагай!
Он двинулся прочь по меже, мимо скудного ячменя и буйных сорняков.
– Лишек! – окликнула Данка.
Он обернулся, и она торопливо выговорила, почти не разжимая губ:
– Про каменицу спроси у колдуна. Глядишь, он чему научит.
Лих так и сделал.
Дядька Марий вопросу был не рад. Его черные брови сошлись к переносью, бесцветные глаза блеснули опасным ледком, отчего Лиху