себе! – только и смог сказать Скок. – А как же это самое?.. – Он сделал пальцами жест, словно пересчитывал купюры. – Карманка-то?..
– Не ворую больше, – скромно сообщил Шлеп-Нога. – Ни-ни!
– Как же это может быть?
– А так. Вскоре как Федула закопали. А закопали его как собаку какую. Без отпевания. Я познакомился с хорошими людьми, которые меня вразумили и наставили. Теперь как вечер – я к ним. Они тут недалече обретаются. Ну молимся… И вообще, разговоры духовные ведем.
– Поклоны, значит, бьешь, – насмешливо констатировал Скок.
– Ты не смейся. Душу спасать нужно. Грехов на ней множество висит. А я не желаю, чтобы как Федул в геенне сгинуть. Вот молитвами Божьими и очищаюсь.
– А жрать-то как же? На какие шиши существуешь?
– Работать устроился.
– Работать? Ты?!!
– А чего… Чем я хуже других?
– И где же пашешь?
– В магазине грузчиком. Платят, конечно, не так чтобы очень, но много ли мне надо? На хлебушко да на молочко хватает, и слава богу.
– Ну ты, Кока, даешь! Вот уж не думал…
– И тебе, Юра, советую покончить с преступной жизнью. Сколько можно нечистого тешить. Давай к нам.
– Молиться, что ли? Нет уж, спасибо. Я как-нибудь без этого обойдусь. Слушай, Кока, а кто из наших, кроме тебя, богомольца, еще остался?
– Да, считай, никто. Ежа закрыли. Сохатого и Пыню тоже. Кто-то отошел… Словом, масть не прет. – Кока в первый раз употребил блатное выражение. – На Правом есть два-три человека. Работают в трамваях, но не так чтобы очень. Опасаются. Недавно одного работяги крепко помяли. Словом, никого, считай, не осталось. А ты, Скок, чего сбираешься делать?
– Да уж не поклоны Богу класть. Ладно, Шлеп-Нога, будь здоров. Спасай свою пропащую душу, а я поканаю своей дорогой.
И Скок отправился восвояси.
Из того, что он узнал за сегодняшнее утро, картина вырисовывалась, можно сказать, безрадостная. Конечно, работать можно и в одиночку. Возможно, так даже удобнее, но ведь скучно! Даже обмыть добычу не с кем. А уж поговорить «за блатную жизнь» и вовсе. Когда в лагере он размышлял, а не завязать ли с воровской жизнью, эти намерения были весьма расплывчаты и абстрактны, но вот теперь ситуация казалась самой подходящей для этого. Еще в лагере он не раз слышал: блатная жизнь пришла в упадок, быть вором не модно. Исчезало главное, на что опирался блатной мир, – нищета! Если в сороковые-пятидесятые годы молодая поросль рекрутировалась из ребят, обездоленных войной и послевоенной разрухой, из живших в трущобах сирот, для которых имелись всего две дороги: ремеслуха или улица, то теперь народ стал жить если и не намного богаче, то во всяком случае зажиточнее. Появились иные ценности. Вполне доступными для трудящегося паренька стали мотоцикл или мотороллер, а иные замахивались и на личные автомобили. Телевизоры и холодильники можно было купить относительно свободно. Но главное, что притягивало людей на производство, была возможность довольно быстро получить отдельное жилье.
«Может, и мне податься в цех, – размышлял Скок, направляясь