Почему всё, что за гранью понимания, отвергается ими. Мне же, наоборот, всегда хотелось «за грань».
На мою свадьбу папа подарил мне не деньги в конверте и не ублюдочный сервиз, а картину. На ней был нарисован уходящий поезд, в конце тоннеля маячил слабый жёлтый свет. Я знала, что эту картину он рисовал специально для меня. Поэтому она мне очень дорога, дороже всех подарков.
Папа, как и полагается гениальным, неординарным личностям, много пьющим, обладающим тонкой ранимой психикой, умер молодым. Картина висит у меня в спальне, несмотря на вопли мамы немедленно снять «эту депрессуху» со стены. Ни за что не сниму. Потому что эта картина отражает мой внутренний мир – мрачный, но со светом в конце тоннеля. А ещё, разгребая старые вещи после его смерти, мы с мамой в шкафу обнаружили рисунки, сделанные простым карандашом и акварельными красками. На обычных листах А4 были нарисованы женщины, и в каждой из них узнавались черты моей мамы. «Мам, он в каждой женщине видел тебя», – сказала я и замолчала. Мама размышляла, что делать с рисунками. Она бы выкинула их, но, видимо, не захотела это делать при мне, поэтому просто сгребла их в кучу и сунула обратно в шкаф. Может, после моего ухода избавилась от них.
Когда папа рисовал, то почти всегда курил. Он зажимал «Космос» в зубах и прищуривал левый глаз от дыма. Я любила наблюдать за его работой: на чистом холсте появлялись речушки и берёзки, домишки и заборы, тропинки, уходящие далеко-далеко…
Как-то папа потерял меня на демонстрации. Это был Первомай.
– Одевайся теплей, Наташа, на улице не месяц май! – кричала с кухни мама.
– А ты смотри не лопай. За ребёнка отвечаешь. И чтоб недолго.
Мы двинулись на демонстрацию. На мне – смешное пальтишко и колготки, собравшиеся гармошкой на коленях. В руках – ветка берёзы с наклеенными на неё бумажными цветами. Папа работал на заводе (тогда все работали на заводах, а кто там не работал, зарабатывали деньги). Народу было море, ехали наряженные КАМАЗы, из которых торчали головы орущих детей.
– Хочешь на машинке покататься? – спросил отец.
– Нет, я боюсь, – но добрый папа уже подсаживал меня в кузов машины.
Я орала истошным голосом, слёзы текли по моим щекам. Наконец он стащил меня с машины, и мы пошли в колонне. Скоро мне эта толкотня надоела. Я хотела домой. Но тут папа ринулся навстречу рыжебородому здоровенному дядьке. Они стали обниматься и хлопать друг друга по плечам. А потом мы пришли в квартиру. Там было накурено, а за столом сидели дяди. Мне включили фильм про трёх мушкетёров и дали шоколадку. Я была рада, что нет толпы, орущих детей и КАМАЗов, и можно спокойно посидеть одной. К тому же фильм интересный и шоколадки я люблю. Я грызла «Алёнку» и смотрела влюблёнными глазами на Д`Артаньяна. Кончился фильм и шоколад. За окном стало темно. С кухни доносились пьяные вопли под гитару «Листья желтые над городом кружатся». Это любимая песня моего отца. Он пел её в любое время года и пьяный, и трезвый. В животе заурчало. Я вспомнила про кашу, от которой отказалась с утра.
– Пап,