так одеты; когда она выйдет из ученья, тогда сымет и ряску, и черный колпачок и наденет цветное платьице. Монастырского только всего в ней и останется, что она будет умница, будет уметь читать и писать, и отлично знать всякие работы. Правда, девочка?..
И бабушка легонько ущипнула ее за румяную щечку.
Мы поравнялись с дверью, на пороге которой стояла Алеева. Она весело встретила нас, заговорив с бабушкой по-французски да так скоро и оживленно, что я удивилась; а Леля шепнула мне, что это совсем не по монашески. Расцеловав нас, Алеева вынесла нам из-за перегородки, разделявшей ее просторную келью на гостиную и спальню, целую корзиночку с прелестными яйцами, отделанными ярким бархатом, атласом, фольгой и блестками, и сказала, чтобы мы их рассмотрели и выбрали себе каждая по два; сама же она ушла в глубину комнаты и села с бабушкой на диван. Она сняла с головы свою круглую шапочку и черное покрывало и осталась простоволосой. Мы увидали, что густые волосы ее темно-каштановые, с проседью, подстрижены, и лицо ее, разгоревшееся от оживленной беседы, показалось нам еще красивее.
Просторная келья Алеевой была гораздо более похожа на комнату богатого дома, чем на жилище монахини; она казалась еще полнее и красивее после голых стен помещения игуменьи. Мебель была мягкая; по окнам стояли цветы: гиацинты, левкои, наполняя комнату чудесным запахом. На стенах висели картины, а одна большая картина, изображавшая дом и большое дерево, над прудом, стояла недоконченная на мольберте у окна. Мы поняли, что это рисовала она сама, и очень этому удивились.
Тут же, на письменном столе, лежало несколько книг в красивых переплетах. На одной, синей бархатной, был вытеснен золотой крест; мы не трогали ее, догадавшись, что это молитвенник. Но нас заинтересовала другая, алая бархатная книга, с надписью: «Album». Леля, не выдержав, приоткрыла его немножко, и мы на первой же странице увидали рисунок того же деревенского дома, что и на большой картине; а на следующей был нарисован господин с длинной бородой и очень умным лицом.
– Он на нее похож! – шепнула я Леле, глазами указывая на монахиню.
Леля кивнула головой и собиралась перевернуть третий листок, как вдруг Алеева оглянулась на нас и сказала:
– Что вы там рассматриваете, дети? Оставьте! Это не для вас.
Мы отошли от стола пристыженные, а монахиня встала, взяла альбом и понесла показывать его бабочке.
Мне показалось, что лицо ее вдруг сделалось очень печальным… В самом деле я узнала потом, что портрет этот был снят с ее брата, умершего где-то далеко, – в Сибири. Он был очень несчастен, а сестра так его любила, что когда он умер, она бросила свет и свое богатое имение и пошла жить в монастырь.
Приготовление к празднику
Два последних дня пред Пасхой прошли так скоро, что мы их и не видали. Мы красили яйца, завертывали их в разноцветные шелковые тряпочки и варили, отчего они делались как будто мраморные. Бабочка нарисовала мне несколько прекрасных яиц, с букетиками, ангельчиками и гирляндами. Приходили еще какие-то хохлушки с писанками,