понять отца, который, раскрывая перед сыном стройные законы природы, держал при себе мысли по поводу хаотического беззакония за стенами дома: «Пока я не стал взрослым, папа боялся, что, если я буду слишком много понимать, то не смогу ужиться в этом мире. И, быть может, это скрывание мыслей от сына – очень типичное – сильней всего характеризует ужас эпохи».
Мир юного Андрея жил под властью сразу двух тоталитарных сил, и смертельная угроза гитлеризма побуждала людей прощать сталинизму слишком многое.
У соседей по квартире Андрей, по первому в его жизни радиоприемнику, слушал «выступление Гитлера на Нюрнбергском съезде, безумное и страшное скандирование участников съезда «Хайль! Хайль! Хайль!» Слушал и речь Сталина на съезде Советов в 1936 году» о новой социалистической конституции, и передачи о пушкинском юбилее 1937 года. Вот так речи Гитлера и Сталина, звуча в одном эфире со стихами Пушкина, формировали умонастроение ровесников Андрея Сахарова и его самого. Позже он вспоминал: «Во второй половине 30-х годов главным переживанием была Испания. Это было настоящее и трагическое событие, но у нас его подавали тоже как отвлекающий спектакль. Странно – прошло почти 45 лет, а волнения и горечь испанской войны все еще живут в нас, подростках тех лет. Тут была какая-то завораживающая сила, что-то настоящее – романтика, героизм, борьба (и, может быть, трагическое предчувствие того, что несет фашизм)».
Удивительна сила общего времени и общей судьбы – сосредоточенный юноша, отдаленный от сверстников складом характера, вполне разделял их веру в справедливость установленного в СССР строя и его грядущий всемирный триумф. Впрочем, в это верили тогда во многих странах. Показателен пример сахаровского однокурсника Леона Белла, который родился и первые тринадцать лет жизни провел в США. В 1931 году его отец привез семью в СССР – строить новый мир социализма. В 1937-м отца арестовали. Девятнадцатилетний юноша, не сомневаясь, что арестовали по недоразумению, отправился в НКВД. Его прогнали, но не тронули. И не отняли у него веры, что, несмотря на «недоразумение» с отцом, он живет в стране, где создается светлое будущее всего человечества, в стране, которая только одна способна противостоять нарастающему натиску фашизма[79].
Эта вера соединяла его с Игорем Таммом, у которого был арестован брат, с Еленой Боннэр, у которой в бездне Тридцать седьмого исчезли родители, и с многими-многими другими. Все они знали развешанную по стране цитату Маркса: «Религия – это опиум народа». И все они были во власти не менее сильного наркотика – веры в социализм. Эта вера обещала научный путь к созданию рая на земле и давала адское терпение идти по этому пути. Уже позже под воздействием этого наркотика Александр Солженицын «пытался вникнуть в мудрость Маркса», а Давид Самойлов со своими друзьями-поэтами пытались выработать жизненную платформу «откровенного марксизма»[80]. И это были люди сильного, независимого и честного духа.
Кроме