раз создавать целый мир, и эту связку разорвать невозможно. В силу этого само мышление можно рассматривать как эстетический феномен, что убедительно покажет М. Мамардашвили.
Если вечным вопросом познания является: что это такое, что мы видим, то вечным вопросом эстетики – как мы это видим, как это сотворено? И вся эстетика в своей фиксации такого рода действий предстает как диспозитивная дисциплина, она, собственно, только и занята тем, что постоянно расширяет и обновляет наблюдение за тем, как онтология мира, как всё, что продиктовано реальностью, рождается из сердца гармонии, рождающей знания, а гармоническое развитие знания в целом предполагает, как подчеркивает И. Т. Касавин, увеличение разнообразия всех типов содержаний и прогрессивную дифференциацию типов познавательного отношения к миру. Из так понятой когнитивной гармонии, из опыта драматургии гармонии, даже из «конфликта гармонии» (Ницше) и возникает эстетика познания, вносящего в мир смысл; она фиксирует творческий характер выполняемых в нем процедур обозначения, осмысливает архитектуру идеальных структур, диспозиции пропорционального сочетания голосов в звучании опыта, процессы создания когнитивно-культурного образа, пластичность его перетекания в мышление. На пути такого перехода возникает эстетика мышления, демонстрирующая, как мыслительное усилие разрешается и переструк-турируется во внутренние симметрии, как в мышлении переживается очевидное, как мыслительная деятельность строит, синтезирует совершенные выражения и изображения мира, каковы стилистика и формообразование, эталоны перцептивной деятельности в уме, какова картина действий мышления, протекающих в галерее образов бессознательного.
Всего познания недостаточно для добывания знания, приводящего к понятию «наука», для подбора ключей к новому опыту интеллектуальной деятельности, и у тех, кто предпринимает «разметку» территории познания, это ограничение внушает эпистемологическое напряжение – ведь ими накоплен уникальный опыт, который они сами в силах усвоить, но это интеллектуальное предприятие было бы более масштабным, если бы оно велось совместно с исследователями, обратившимися к тому, что составляет эскорт приемов эпистемологического видения, в том числе и приемов эстетических, что порождает перенос их идей на почву понимания культурно-исторического статуса познания. Правда, иногда это граничное условие слишком быстро проскакивается современной онтологией знания. Значит, упорно отыскиваемый смысл познания, его аподиктические основания не заключены в границы, видимые только гносеологией. Ее проблемная рубрика выражает свойства рефлексии, путем которой мы пытаемся возвысить до теоретического сознания познавательную установку, понять, как призвук гносеологического идет от самого существа вещей. «…Как только познание рефлективно обращается на себя само, так сразу же представляется возможным, что все разновидности познания и даже все созерцания и усмотрения в своей значимости отягощены вводящими в заблуждение неясностями