и дурных снов про поезд. Он считал, что сны про поезд – это сны про смерть. И к этому больному странному старику люди шли и шли со своими проблемами и несчастьями – он помогал. Он исцелял и спасал. Хотя его нельзя назвать пышущим здоровьем счастливым человеком. Так что глупости это, насчет личного счастья специалиста или здоровья врача. Чахоточный Чехов открывал санатории и лечил. А Франкл вообще тайно вел прием в концлагере, где вряд ли чувствовал себя счастливым и здоровым. Он там, видите ли, умирал с голоду и от побоев. И в блокаду истощенные больные врачи лечили людей… Психолог не обязательно должен быть веселым оптимистом – для этого нужны основания. Психолог должен обладать знаниями и умениями. И оставаться гуманным в любых обстоятельствах. А личные страдания и болезни – они гуманного человека многому учат. Психолог должен быть слегка раненым, так и называется – «раненый целитель». Это помогает чувствовать чужую боль и тревогу. И радостные восклицания вроде: «а сам-то болеешь!» издают люди, которые смеялись над глухотой Бетховена. Он оглох, да, – но продолжал писать музыку; ведь он оставался великим музыкантом. Так что оптимистическая улыбка и личное счастье – ах, отнюдь на гарантия того, что специалист вам поможет. Хотя приятно смотреть на счастливого человека, конечно, – но ведь не за этим приходят люди. И незамужняя женщина может научить, как выйти замуж – если она хороший специалист, почему нет? Это же не ее цель, а тех, кто приходит. И бездетный человек может быть отличным педагогом – если он гуманист и профессионал. Не по этим критериям стоит судить о профессионалах, совсем не по этим. Только жизненный опыт, гуманизм и знания нужны, а не личные преимущества – которых так легко лишиться…
О понимании
У Куприна есть рассказ о даме, которая ехала с жестоким и грубым мужем в поезде. Муж уснул и храпел – устал замечания делать и одергивать… И дама разговорилась с молодым офицером – совершенно невинный разговор, о посторонних вещах. О том, как в детстве можно замереть – и время словно замедляется, его течение становится иным, и это – почти вечность… О том, как таинственно и странно сидеть под столом, отъединившись от всего мира, трогать бахрому на скатерти… О странной горечи в груди, когда смотришь на пылающие и гаснущие угли… Такие разговоры они вели и прекрасно понимали друг друга; все эти ощущения, чувства, переживания у них были общие, понятные, одинаковые, и говорили они взахлеб о жизни души под храп и завывания спящего грубого человека, стараясь тихо шептать – чтобы не нарушить его сон. Но он все равно проснулся, перевернулся, что-то злобно бормоча в адрес жены. Молодому офицеру надо было выходить – вот уже его станция. И он вдруг понял, что никогда, никогда он не встретит более близкой и родственной души, с которой так счастливо можно жить, просто – быть вместе… И они вместе и вышли, даже не взяв багаж дамы – в полную неизвестность,