этой кровати. Надо хотя бы сесть. И завернуться в одеяло. Потому что, когда лежишь вот так, не видно двери, а это дает Наташечке преимущество – она может подкрасться незаметно. Нужно сесть и смотреть на дверь. Как только она начнет открываться…
Что сможет она сделать, если дверь начнет открываться? Закричать дурным голосом? Грохнуться в обморок? Ни то, ни другое спасения не принесет.
Может быть, когда-то так же чувствовала себя Наташечка, так же боялась, так же сидела, завернувшись в одеяло и уставившись на дверь. Убили ее ночью, это очевидно, ночь – самое подходящее для убийства время.
Нет, ночью ее убить не могли, она ведь жила не одна, были еще какие-то Семеновы, родители, занимавшие весь верхний этаж.
В ту ночь их не оказалось дома, ушли в гости, уехали в Америку, оставили ее одну. А она очень боялась. Сидела, завернувшись в одеяло, и смотрела на дверь. А потом… Что же произошло потом? Никогда, никогда не узнать. Может, ей надоело бояться и ждать кошмара и она решила наконец встать, пойти на кухню, выпить чего-нибудь успокоительного. И встала. И пошла.
Убийца поджидал ее там.
Бред, бред, глупый бред! Не было никакого убийцы. И никакой Наташечки тоже не было. Не было и нет. А есть лишь глупая, сумасшедшая старуха и глупая, сумасшедшая девочка Аня.
Нет, и старухи тоже не было. Кирилл тогда над ней посмеялся и правильно сделал. Ведь если бы старуха могла быть реальной, Кирилл не стал смеяться, он тоже бы забеспокоился.
И не было того, с бледным лицом, в черном костюме, замаскировавшего нож под зонтик.
Все это – бред и только, сумасшествие, самое настоящее сумасшествие. И если она и дальше будет продолжать в том же роде, свихнется окончательно.
Нужно взять себя в руки и успокоиться. Нужно пережить эту ночь, одну только эту ночь. А завтра попросить Ирину пожить пока с ней. А сейчас успокоиться.
Да все же нормально. Вот сколько сидит, а дверь даже не шелохнулась.
Ну? Посидела, убедилась, что все нормально? Можно и ложиться. Если не спать по ночам, то и три недели пойдут медленнее, на целые ночи увеличатся, на двадцать одну ночь.
Аня легла, так, как сидела, завернувшись в одеяло и поджав под себя ноги. Успокоиться она до конца не успокоилась, но все же ей кое-как удалось уснуть.
Да, вероятно, Аня все же заснула, иначе каким бы образом она оказалась на балу у императрицы в начале восемнадцатого века?
Играла музыка, странная, какая-то невыраженная, серая мелодия, полностью лишенная ритма. Бледный, призрачный свет струился откуда-то сверху, из неясного источника. Народу в зале было много, но почему-то пока никто не танцевал. А впрочем, можно ли танцевать под такую невыраженную, без ритма музыку? Все как будто чего-то ждали: то ли изменения в музыкальной программе, то ли появления какого-то важного лица, без которого начать бал невозможно.
Аня вдруг заметила, что стоит посреди зала, на самом виду, и ужасно смутилась. Не в ее интересах привлекать всеобщее внимание: она и одета не так, и вести себя соответствующим