оружием. Путь к избе был отрезан.
И тут под ноги Ульвэ упал его собственный двуручный меч. На крыльце избы стоял Генрих, это он бросил меч. Сам Генрих был в шлеме с опущенным забралом, левая рука сжимала щит, правая лежала на рукояти меча. Но меч Генрих не обнажал. Всем своим видом рыцарь на крыльце показывал, что готов к бою, но не желает его.
Ульвэ сделал движение в попытке поднять свой меч, но в землю перед ним тут же воткнулась пущенная дружинником русичей стрела.
– Одумайся, рыцарь! Иначе следующая стрела воткнется уже не в землю! – проговорил русич с луком, накладывая на тетиву новую стрелу.
И тут громко затрубил рог. Это часовые, дежурившие возле второй избы, подняли тревогу. Не прошло и минуты, как двор наполнился вооруженными русичами, которые окружили рыцарей, выставив вперед острые копья и прикрываясь щитами.
– Что здесь за шум?! – громко, но спокойно спросил зашедший последним во двор Евпатий.
– Да вот, гости твои, Евпатий, шалить изволят! – ответил Евпатию один из караульных.
Евпатий внимательно осмотрел представшую перед ним картину, затем хладнокровно прошел через кольцо ощетинившихся оружием русичей и, подняв с земли большой двуручный меч, протянул его Ульвэ.
– Это, часом, не ты обронил?
Ульвэ взял из рук Евпатия свой меч, но ничего не ответил. Внутри Ульвэ клокотали бешеные ярость и ненависть. Этот самодовольный русский витязь ведет себя как хозяин ситуации, посмотрел бы на него Ульвэ, не будь рядом пары десятков вооруженных дружинников.
– А ну-ка, ребятки, спасибо за службу, но пора всем по местам. А мы с рыцарями в избе потолкуем, чего зря под открытым небом торчать? – с этими словами Евпатий направился в избу, где располагались рыцари.
Увидев, что Евпатий в одиночку идет к рыцарям, некоторые дружинники попытались было этому воспротивиться, но после многозначительного взгляда витязя удалились восвояси.
Войдя внутрь, Евпатий сделал знак лекарю, и тот моментально покинул избу. Затем витязь сел за стол, а напротив него сели вошедшие с улицы Генрих и Ульвэ.
– У нас здесь установлен свой порядок, нарушать который себе дороже, – сурово начал Евпатий. – Кормят вас исправно, знахарь товарищей ваших врачует, чего вам не сидится спокойно? Зачем на часовых, словно белены объевшись, бросаетесь?
– Не суди строго моих товарищей, русич! – неожиданно для всех заговорил прикованный к койке из-за своего поврежденного позвоночника Михас. – Простит их пресвятая богородица, прости и ты. Они обо мне с Трувором позаботиться хотели.
Набожный Михас говорил в своей обычной манере проповедника. Евпатий, не привыкший к таким речам, да и не ожидавший, что оправдываться за товарища вдруг будет его раненый собрат, даже приподнял от удивления брови.
– Это как же, интересно, можно позаботиться о своем боевом товарище, затеяв смуту среди давших вам кров, пищу и заботу? – спросил Евпатий.
– Ты нас своей заботой не упрекай!.. – подался вперед Ульвэ, но Генрих тут же рывком за руку осадил его на место.
– Прости