ресницы, Алекс рассматривал темную жидкость на дне чашки. Я ведь тебя не отпущу, девочка. Даже если сейчас взбрыкнешь, как норовистая необъезженная кобылка, и уйдешь – все равно не отпущу. Разница только в условиях. Ну, давай, отказывайся.
– Что скажете? – поинтересовался он вслух, опуская чашку на стол.
На тьену Маред жалко было смотреть. И в другое время Алекс бы ей непременно посочувствовал: за выданное наизусть в такой ситуации определение форс-мажора и отпаренные манжеты уродливой формы. И все она понимала, умная девочка, замечательная студентка. Понимала – и все-таки отчаянно хотела верить, что чудеса бывают. Что ей предложат мечту – и ничего не потребуют взамен.
– Хорошо…
Голос Маред сорвался. Она отпила кофе, как воды, облизнула губы и повторила:
– Хорошо… я поняла. И что взамен?
– Одно лето, – уронил Алекс. Помолчав, пояснил нарочито будничным тоном: – Сейчас начало юниуса. Если вы примете мое предложение, то проживете это лето у меня дома. Со всеми вытекающими последствиями, разумеется.
Маред молчала. Он, оценив это молчание, продолжил:
– Я не говорю, что это будет весело и приятно. Надеюсь, тьена, у вас нет романтичных представлений о негодяях, непременно влюбляющихся в несчастных совращенных жертв. Впрочем, вы кажетесь разумной девушкой. Я не собираюсь в вас влюбляться или хотя бы жалеть. Но ничего невыносимого тоже не будет. У меня достаточно опыта, чтобы не причинить вреда в постельных играх, даже когда они далеко выходят за рамки общепринятого. И я не люблю собственно боль, мне больше нравится послушание. Так что от вас требуется только одно: слушаться и ублажать меня по первому требованию. Так, там и тогда, когда я захочу. Это будет обидно, противно и немного больно. Зато этим же летом я устрою вас к себе на работу, чтобы посмотреть, на что вы способны. Это будет та жизнь, о которой вы мечтали, когда писали десятки чужих дипломов. Прекрасное жалованье, уважительное отношение, перспективы продвижения по службе. Мне глубоко безразлично, юбку или штаны носят мои работники, я ценю ум и преданность. И если вы продержитесь рядом со мной лето, не сбежав, то станете обычным сотрудником, и я никогда не напомню вам о цене, которую вы заплатили.
Девчонка молчала. Тоскливо, безнадежно, водя пальцем по выжженным линиям на столешнице и смотря куда-то мимо Алекса невидящими глазами. Лицо ее на глазах осунулось, став совсем юным, под глазами еще сильнее проявились тени. Да, девочка, я негодяй. Я исключительная сволочь. Если согласишься – пожалеешь. Не согласишься – пожалеешь тем более. Вывести бы тебя сейчас из этого темного прохладного зала, посадить в мобилер и прямо там, вжав в сиденье, зацеловать. До соли на губах – от крови, до соли на щеках – от слез. Чтоб дернуться не могла и не смела. Чтобы задыхалась, плакала беспомощно, а потом сама подставляла губы и смотрела пьяными глазами, как я тебе задираю юбку, стягиваю чулочки, опускаю сиденье мобилера… Что ж ты со мной творишь, девочка? Ох, лучше откажись.
– Нет, –