оно поменялось с уставшим ролями,
Кто устал, отдышавшись, отправится дальше в поход,
И, возможно, дойдёт и сыграет ноктюрн на рояле,
Насмешив и Шопена, и в сердце своём гололёд:
Как он может играть, чем творить, коль с гармонией в ссоре?
Удивить, не способен, ползущий по льду, Агасфер,
Лишь надежда на чудо Второго пришествия вскоре
Укрепляет в нём дух и изысканность внешних манер.
Так ему и ползти: день за днём, год и век, по пустыне
Ледяной, горделивой, безжизненной, как в зеркалах,
Отражающей ночь. А кругом, только, запах полыни,
А в дали рыжий свет, а в груди только боль, только страх.
Он припал бы к кресту. Нет креста! Только в небе высоко
Светлый Лик и кудряшки в цвет лета, да кто-то поёт
Заунывную тему бродяги байкальских широт, но
Тот бежал на свободу, а этот на плаху ползёт.
И заплакал уставший, и слёзы, примёрзшие к векам,
Просветлили глаза, постаревший от скупости рот…
Улыбнулся чудак: «Всё мираж! Всё тупая потеха!»,
А виновен во всём – гололёд.
Edgar Allan Poe
I
Поплыла тюль ажурная, словно в театре кулиса,
Солнце ленно ползло, разгоняя тяжёлые тучи,
Усмехаясь лукаво улыбкой недоброй скрипучей,
Рыжим носом почуяв добычу в курятнике, лис как.
Ножки стула качнулись, как под режиссёром бездарным,
Я присел на ковёр, весь трясясь от ежиного страха
В куль свернулся, затих, предвкушая душевный пожар, дым
От берлоги моей, ощущая свой собственный запах.
II
В круг, восточные девы меня потащили, танцуя,
Спели, трижды, смеясь над нарядом моим: «Аллилуйя!», —
Теребя мой колпак, что короной завис, с бубенцами,
Поглумившись, исчезли пыльцой в сатанинском тумане.
III
Повернувшись в ковре, я увидел оскал крокодилий,
А из пасти, как рвота, алмазы, монеты златые,
Шарик скачет по кругу, как лошадь под ханом Батыем,
Над зелёным сукном, по полям захиревшей России.
IV
Хохоча над увиденным, кто ж усомнится – смешно ведь,
Погрузился в пустыню, где холодно и не уютно,
Жажда мучит, ломает, глаза режет хмурое утро,
Скосив взгляд, замерла, напряжённо дыша за окном смерть,
Попытался подняться, откинув бред антиутопий,
Отогнать ту, с косой, что ползёт обниматься со мною.
Но прозрев, оценил, что мои путешествия – опий:
Жизнь нельзя обменять на мираж с кружевною канвою,
Как немыслимо свет загонять в чёрно-белые рамки,
Отмирает театр, если в зале отсутствует зритель,
Словно битвы солдат к монументу, к сверкающей рампе
Подхожу, опуская цветы у подножия мыслей.
Мяч не утонет, а шарик – тем более:
Выпорхнет в небо беспечный молчальник,
Вдаль унося все сомненья и боли, и
Верность перстам, что держали