немецком, французском, итальянском, испанском, болгарском, немного на финском и шведском и еще чуть-чуть на японском, у Алекса за долгие годы выработалась своя метода изучения и запоминания.
В голове у него сложилась стройная система языка, где все было разложено в нужном порядке и необходимой последовательности: грамматические конструкции, модальные глаголы, артикли, фразеологические обороты, фонетика…
После третьего языка, которым он овладел, эта система сформировалась окончательно, прочно закрепилась и работала как часы. И дальше каждый новый язык давался ему все легче и легче. Он просто добавлял в нужный раздел своей системы конструктивные составные элементы нового языка.
Кстати, для Смолева как для человека, владевшего в совершенстве несколькими языками, никогда не было необходимости четко делить свои знания на разные языки. Так ему было проще переключаться с одного на другой. Он уже давно понял, что на самом деле учит один язык, – язык людей, который помогает ему понимать их как можно лучше.
Алекс раскрыл толстый потрепанный блокнот, достал из кармана ручку и начал чтение с воскресной «Первой Темы», уже привычно подчеркивая незнакомые слова и фразеологические обороты, чтобы потом записать их и выучить. Постепенно он углубился в чтение, забыв о недопитом кофе. Даже не понимая в деталях всего текста, Алекс догадался, что экономическая ситуация в Греции по-прежнему оставляет желать лучшего, и новые поспешные перестановки в экономическом блоке правительства вряд ли ее исправят. Он закончил с первой статьей и быстро выписал в блокнот незнакомые слова. Только Смолев развернул газету в поисках статьи позанимательней, как в таверну с пляжа вошли четверо незнакомых мужчин.
– Вроде эта, судя по вывеске, – вполголоса по-русски произнес один из них, крепкого телосложения загорелый брюнет с карими, почти черными глазами, бросив кожаную барсетку на ближайший к выходу столик. Его смуглое лицо с классическим греческим профилем немного портили кривящиеся от раздражения тонкие губы. – Про нее нам официантка на пароме все уши прожужжала. Хотя, черт их тут разберет, тут таверна на таверне. Что они пишут на своих вывесках, – пойди разберись! Мы по-гречески ни бельмеса, они по-русски…
– Эта, эта, – кивнул второй, будучи полной противоположностью первому: худой, светловолосый, кудрявый, со светлыми бровями и, словно выгоревшими на солнце ресницами голубых глаз – настоящий типаж есенинского «рязанского парня». Смолев про себя невольно окрестил его «Иванушка». – В любом случае дальше не пойдем. Посетителей еще нет, это хорошо! Сядем здесь, в тенечке, с видом на море. Есть хочу, пить хочу, все хочу!
– Что-то я никого не вижу, – сипло пробурчал, усаживаясь, третий, самый грузный из них и, очевидно, самый старший. – Ни официанта, ни бармена. Вон сидит один какой-то перец, местные газеты читает… А насчет выпить – мысль свежая, подкупает своей новизной… Я бы сейчас смочил глотку. Трубы горят…
В этот момент у Смолева