то, без сомнения, знала. Епископ покраснел и прочистил было горло, но тут Бланка заговорила, лишив его возможности перехватить власть:
– Пэры Франции, – сказала она чётко и внятно, не громко, но чеканя каждое слово, так, что зала словно бы загудела от звука этого решительного и твёрдого, даром что женского голоса. – Вы собрались здесь нынче на совет, не позвав и не уведомив меня, регента Франции. Не упрекаю вас в том и не требую от вас ответа, так как само умолчание ваше говорит ясней ясного, зачем вы здесь собрались.
– Ваше величество… – начал епископ Бове, но Бланка, словно не слыша его и даже не повысив тон, продолжала.
– Вы собрались здесь, – говорила она, и тёмные глаза её ярко и сурово сверкали на бледном лице, охваченном молочной белизны покрывалом, – для того, чтобы обсудить сплетни, распускаемые в последние месяцы моими недругами. Сплетни эти вышли из парижских дворцов, мессиры, и вернулись во дворцы, преумножившись и окрепнув. Вижу доказательство тому в вашей многочисленности – особливо если припомнить, что, когда вас созываю я, редко когда на совет пэров является более четырёх из двенадцати французских вельмож.
– Моя королева, позвольте… – снова начал Бове, на сей раз менее уверенно, кидая на примолкших соратников (или, мелькнуло у сира Амори, не правильней было бы сказать – соучастников?) беспокойные взгляды.
– Нет уж, – отрезала Бланка, смеряя его полным презрения взглядом. – Позвольте мне, мессир. Знаю, о чём вы говорили, так что не краснейте и не унижайте себя пересказом, а тем паче – оправданиями. Я скажу всё сама. Вы обсуждали сплетни о моей якобы связи с графом Шампанским, единственным из вассалов короля, сохранивших нам безоговорочную верность. Вы обсуждали, не беременна ли я от него, ибо если так, то это неоспоримо доказало бы мою вину перед вами, перед Францией, перед моим сыном и пред Господом Богом. Вы обсуждали также способ, коим могли бы убедиться в этом раз навсегда. Так или нет?
– Раз уж ваше величество изволит ставить вопрос ребром, – откашлялся граф Тулузский, – то… Да, некое подобие сего мы нынче обсуждали.
– Избавив ваше величество от необходимости присутствовать при столь… столь малоприятной для вашего величества беседе, – поспешно поддакнул епископ Шалонский, и Бланка холодно посмотрела на него в упор.
– Благодарю вас за заботу о моих чувствах, мессиры. А теперь скажите: состоялось ли голосование? Было ли принято вами решение о тех мерах, что надлежит принять, дабы увериться, согрешила ли королева Франции?
Голос её бил, как хлыст, и резал, как стекло. Потянуло откуда-то сквозняком, и пламя факелов, чадивших вдоль стен, тревожно задёргалось и заметалось, будто желая бежать. Быть может, некоторые из присутствующих испытывали чувства, сравнимые с этим.
Королева ждала ответа, и его дал ей Фердинанд Фландрский, единственный, кто не встал при её появлении – не из неуважения, а по немощи.
– Нет, мадам, – проскрежетал он из глубин своего кресла. – Когда