последним в ряду девяти подобных жилищ с террасами, пребывающих на различных стадиях либо возрождения, либо упадка. Дом Эмили принадлежал к первой группе: его фасад заслоняли трехуровневые строительные леса.
– Заранее прошу прощения за беспорядок, – сказала Эмили, ведя Барбару по восьми растресканным ступеням лестницы парадного входа и дальше на невысокое крыльцо с еще сохранившимися кое-где в полу изразцами викторианской эпохи. – Когда завершат ремонт, дом будет как картинка, но сейчас главная проблема в том, что совершенно нет времени заниматься этим.
Барлоу, надавив плечом, открыла ошкуренную от старой краски входную дверь.
– Теперь сюда, – сказала она, идя по тускло освещенному коридору, воздух которого был густо пропитан запахом опилок и скипидара. – Только в этой части дома мне удалось создать условия, хоть как-то подходящие для жизни.
Будь в голове Барбары хоть какие-то намерения остановиться на ночлег у Эмили, она немедленно устроила бы им достойные похороны, когда увидела, куда пригласила ее подруга, сказав: «Теперь сюда», – пространство, на котором протекала вся жизнь Эмили, было душной, без притока воздуха, кухней, размером не более хорошего старинного буфета. В кухне стояли холодильник, газовая плита, мойка с раковиной и рабочим столиком. Но в дополнение ко всем этим необходимым для кухни предметам, втиснутым в небольшое пространство, там находились еще и раскладушка, два складных металлических стула и старинная ванна, служившая для омовения телес еще в доводопроводную эпоху. Где находится туалет, Барбара не спросила.
Кухню освещала единственная лампочка без абажура и плафона, хотя торшер, стоящий возле раскладушки, и лежащая на ней «Краткая история времени» свидетельствовали о том, что Эмили не прочь почитать на досуге – если, конечно, считать книги по астрофизике подходящими для развлекательного чтения, – лежа в постели и включив дополнительное освещение. На раскладушке лежали расстеленный спальный мешок и пухлая подушка, на наволочке которой было изображение Снуппи и Вудстока, выглядывающих из своей собачьей будки, летящей над полями Франции во время Первой мировой войны.
Это было более чем странное жилище – ничего более странного Барбара и вообразить не могла, хотя полагала, что достаточно хорошо узнала Эмили за время их совместной жизни в Мейдстоне. Если бы ей поручили изобразить то, что окружает в жизни старшего инспектора уголовной полиции, на манер того, как это делают археологи при раскопках, это был бы некий набор строгих современных вещей из стекла, металла и камня.
Эмили, казалось, прочитала ее мысли; она бросила на столешницу мойки парусиновую сумку и, заложив руки в карманы, склонилась над ней.
– Это отвлекает меня от работы, – сказала она. – Когда я закончу ремонт этого дома, возьмусь за ремонт другого. Это и регулярное траханье с мужчиной, который мне по душе, поддерживают меня в здравом уме. – Она тряхнула головой. – Я не спросила, как твоя мать, Барб?
– В смысле здравомыслия… или в другом смысле?
– Прости,