с нами, но модницы жали только руку. За обедней читали Евангелие по-гречески и по-славянски, ибо с нами и греки молились. Приведет ли Бог к Власию? Удастся ли качнуть под Новинские качели? Еслиб не укачали бурку крутые горки, так бы и дунул на балкон к Анне Дмитриевне Нарышкиной. Здесь гуляли мы три дни в Longchamps в самые, великие дни Страстной недели. Кстати или на беду нашу, церковь русская – в Елисейских же Полях, где и гулянье: прямо от часов великопостных в толпу Парижа! Блестящих экипажей более прежнего; из русских отличались: княгиня Багратион, Тюфякин, который прокачивал Нарышкина и графа Западовского четверкой, с фальшивыми англинскими жокеями и верховыми. Здесь давно забыли, что в Страстную должно молиться, а не кататься, а для нас соблазн да и только. Начало или повод к гулянью была также набожность; ходили на богомолье в монастырь; привычка осталась, а на месте монастыря – трухмальные ворота.
Князь Голицын напоминал графине Липона об аутографах, но она теперь занята своею пенсиею, о коей скоро заговорят в Камере; теперь дебатируют о пей в Комитете. Надежда успеха есть. Вместо аутографов, посылаю пока записку о её деле, то-есть, о правах на вознаграждение.
Я часто видаюсь здесь с князем Иваном Гагариным. Он попал в первоклассные fashionables и имеет на то полное право: богат, умен, любезен и любопытен. Здесь он опять проветрился и освежился. И в Лондоп не тянет его; но мой совет – здесь не заживаться, а, узнав Париж от Кедра до Иссопа, возвратиться на вечно зеленеющий остров и там выдержать душу и ум в живительной атмосфере, напитаться ею и направить путь в Москву; не быть одним из орудий машиниста Кудрлиского, а русским помещиком-джентльменом, но не провинциалом; выписывать из Лондона не машины земледельческие, а книги и журналы, а отсюда – мои письма. Так ли? Я в новой квартире и очень ею доволен: для меня одного две уютные комнатки; в них виды Симбирска, благодаря Жуковскому, и Тургенева с Волги; между ними вид Шапрозе, с садиком и виноградником брата и с Сеною. Над ними портрет Сашки; полки с книгами и рукописями; камин для утреннего чтения; К двух шагах – булевар, в десяти – Тюлерийский сад; недалеко кабинет с журналами всего света и даже с «Северной Пчелой» и с «Промышленностию» – Башуцкого. Но Старая Конюшня все нам мила!
Отдал еще два экземпляра твоего «Пожара» княгине Долгоруковой. Один она пошлет от себя царствующей принцессе Баденской, другой, от меня, – Стефании. Теперь пришло мне на мысль дать экземпляр Липонше. Как скоро пенсия назначится, пошлю ей «Дворец». С Засецким послал экземпляр графу Гурьеву в Неаполь. Я еще не имел духа справиться, сколько экземпляров продано в трех книжных лавках, коим поручил продажу. «Пожаръ* все еще в окнах виден. Перед отъездом справлюсь, сколько продано.
Я получил сейчас письмецо от Щербинина, из коего вижу, что посылка ему доставлена: спасибо! Кажется, что и Татаринов часть моих поручений исполнил, но все предложи ему написать ко мне; и если поедешь в Киссинген, то перед отъездом отбери письма от него, от федорова и Сербиновича.
Графиня Шленкур