солдат, сосчитал убитых, велел отнести их в лощинку позади траншеи. Вспомнил о раненых – они сами, без помощи ушли в тыл. Он глядел на почерневшие, осунувшиеся лица красноармейцев, и его поразило сходство с теми, которых они сменили. Теперь и его бойцы ходили, как те, устало, вразвалочку, шинели на них испачканы землей и гарью. «Вот и мы стали чернорабочими войны», – подумал Ромашкин, и его охватила грусть оттого, что война совсем не такая, какой он представлял ее.
За несколько страшных дней пребывания в штрафной роте с короткими и кровопролитными атаками и рукопашными Ромашкин, как это ни странно, не понял, не ощутил сути войны. Там было наказание истреблением, а не война, которую он изучал в училище и представлял совсем иной, с ее своеобразной романтикой и подвигами. И вот теперь в настоящем бою, в войне, которая велась вроде бы по боевому уставу, все обернулось другой стороной. Ничего в ней привлекательного, никакой романтики – только страх да смерть, настигающая людей повсюду, где бы они от нее ни прятались: в траншеях, блиндажах, лисьих норах и даже в стальных танках.
Когда начало смеркаться, за Ромашкиным прибежал связной.
– Командир роты вызывает.
На НП Василий встретился с тремя сержантами – это были новые командиры взводов. Кроме Ромашкина, ни один взводный не уцелел.
– Хватит мне к вам бегать, – беззлобно сказал ротный, и Ромашкин понял: в трудные минуты Куржаков бывал в каждом взводе. – Решил вызвать вас. Доложите о потерях.
Докладывали по очереди – по номерам взводов.
– Восемь убитых, четверо раненых, – сообщил Ромашкин.
– Раненых обычно бывает в два раза больше, а у тебя наоборот, – сказал Куржаков.
– В землянке сразу шестерых одним снарядом, – стал оправдываться Василий.
– А ты куда смотрел? Людей на время артобстрела надо рассредоточить по лисьим норам, пусть сидят. Будет прямое попадание – убьет одного, а не как у тебя – сразу целое отделение.
Куржаков решил не ругать лейтенанта в присутствии сержантов, но все же наставлял:
– Или вот еще у некоторых с бутылками не получилось. Бросают, понимаешь, а танки не горят. Надо на моторную часть кидать. В башню или на гусеницы – бесполезно.
В землянку, согнувшись, влез комбат Журавлев.
– О, все начальство в сборе! Вовремя я пришел. Ну как, отцы-командиры? Живых накормили? Мертвые похоронены?
– Кормим и считаем живых. Мертвым спешить некуда, – ответил Куржаков.
– Сколько людей осталось?
– Полроты наберется.
– Сколько танков подбили?
– Два.
– У тебя же семь на участке роты стоит.
– Пять артиллеристы сожгли. Моих два.
– Считай все.
– Что же получится, я семь и артиллеристы семь укажут – в донесении четырнадцать будет. Кому это надо?
– Ты давай не мудри, – холодно сказал Журавлев, – уничтожено семь – так и докладывай.
– Моих два, – упрямо сказал Куржаков, и ноздри его побелели.
– Ну