поколение местных жителей. Оглушающий голос, высокий рост, сильные руки, несгибаемая спина – много ли таких осталось? А ведь ей давно перевалило за семьдесят. Баба Шура, родная сестра моего деда, жила в соседнем доме, ее участок был крайним в деревне и «втекал» в лес. Она была единственной, кто оставался здесь на зиму. Уезжая, жители доверяли ей скотину и птицу, оставляли «на всякий пожарный» ключи от избушек и знали: все будет в порядке. Так и было. Эта бабушка будто хранила деревню, оберегала от всякого зла.
И вот сейчас она стояла передо мной, вытирая руки передником, и подозрительно осматривалась по углам моей баньки.
– Ну, кого привела, а? – весело и в то же время сурово спросила она.
Я тут же приняла вид оскорбленной невинности.
– Вы это о чем, баб Шур?
– Ты с кем разговаривала? Мужской голос был, – не отступала старуха.
– Какой голос? Баб Шур…
Мне было страшно и смешно одновременно. Я знала, что она полезет наверх – нужно было придумать что-то, чтобы предотвратить ее «знакомство» с пастухом. Ведь знала прекрасно – проблем не оберешься потом.
– Ты наверху прячешь кого-то, – поводя носом, будто ищейка, сказала она.
Я рассмеялась.
– Ага. Полк прячу. Не верите – полезайте, смотрите. Только имейте в виду: первая и третья ступеньки на ладан дышат, могут Ваш вес и не выдержать.
Хитрость сработала: баба Шура недоверчиво покосилась на действительно шаткую лесенку, потом на узкий проем и снова на лесенку…
– Точно не прячешь? – еще раз спросила она.
– Точно, – улыбнулась я. Пастух не шевелился и, похоже, действительно дышал через раз.
Мы еще немного поговорили о том, о сем с бабой Шурой, и она, наконец, ушла.
Наверх я рискнула подняться не сразу. Проследила, пока спина старухи не скроется за дальним кустом и только тогда тихонечко позвала:
– Ну, ты как там? Живой?
– Живой… – со смехом отозвался сверху пастух. – Чуть сам себя не задушил. Веселая ты.
– Не веселая, а отчаянная, – поправила его я. – Слезай давай. Тебя жена заждалась.
– Уже? А ты… не хочешь подняться?
– Нет. У меня проблемы будут.
Пастух неохотно спустился, но уходить не спешил.
– Дай хоть поцелую тебя на прощанье… если моей не хочешь быть.
– Целуй, – сказала я, подставив ему для этого дела щеку. Но он резким движением развернул мое лицо и впился мне в губы. Все время, пока длился его поцелуй, я думала, отстраниться мне или нет. Никакого возбуждения не ощутила, впрочем, омерзительно тоже не было. Потеря девственности придет позже (с другим), и тогда тоже не будет ни малейшего возбуждения. Я буду смеяться, видя со стороны нелепость его движений, считая количество неудачных попыток проникнуть в меня… Буду смеяться зло и безжалостно. Зачем? Я не знаю ответа на этот вопрос.
Вечером пастух снова пришел. И его видели другие ребята.
– Что у тебя в кровати? – спросила 13-летняя Настя.
– Обогреватель, –