так исхудал, что еле передвигался, а на маму было страшно смотреть. Куда делась её женская краса, у неё была длинная черная коса, которая к весне стала белою, а голубые глаза залезли в ямы глазниц и стали серые. Мама без конца молилась. и Боженька помогал. Баба Домна была не старая и крепкая женщина. Она нам помогала, хотя мама уже не шила, так как уже было никому ничего не нужно, кроме куска хлеба.
Однажды я занемог с голоду и слёг, помню, всё было безразлично и неинтересно. Вижу, солнышко светит, скворцы поют и соловьи в саду заливаются, а мне есть хочется, а нечего. Баба Домаха заглянула к нам в хатыну. Мама сидела около меня. Она говорит маме: «Возьми Юрка и пройдись по кутку, может кто, что-нибудь даст». Мама каже: «Никуда я не пиду, да вин уже и ходить не может. Умре Юрко, умру и я, мне не для кого жить». Я уже тогда начинал понимать, что в Сокырынцах у нас никого из родственников нет, и кроме меня у мамы никого нет. Вижу, мама стала на колени и со слезами начала молиться Всевышнему Богу. Баба Домаха видит такое дело (она нам помогала, пока было чем) вышла и забила тревогу. Сразу послала свою дочь к Елизавете Федоровне Забиле сказать, что Юрко и его мать Анюта помирают с голоду. Дочь быстренько побежала. Я сразу уснул и проснулся, когда тётя Лиза трепала меня по щекам. Пришла она и ещё две женщины с ней, сейчас не помню кто, кто-то из Квитив. Быстренько вскипятили молоко и напоили меня и маму. Меня заставили выпить 1 или 2 куриных сырых яиц. Молоко было с мёдом вкусное. А маму ругали за то, что она к ним не обратилась, как-нибудь помогли бы.
На другой день приехали на возу, (забыл, кто из мужчин) перенёс меня на возок или бричку, забрала мама все наши вещи и швейную машину «Зингер» и перевезли опять в хатыну бабы Серой.
Тётя Забила организовала дежурство из своей родни и наших близких знакомых с их кормёжкой. Так они нас выходили.
Весна входила в свои права и пошли в лес, и на поле росли трава и съедобные цветы: пшёнка, яглыця, крапива, в огородах лебеда, на лугах щавель, березовый сок на бересту (так называемая берестовая кашица), а главное это белая и жёлтая акация. Люди переходили на подножный корм и оживали. Начали обрабатывать огороды, кто остался жив. А умерло много, 1/3 села. Я многих не досчитался из своих сверстников, с которыми гулял, рождения 1925—26—27 годов.
Я сдружился с Обеиваемы хлопцами, которые жили на этом берегу Обеиваего ставка. Они – два брата, один старше меня, другой – мой ровесник. Они уже рыбачили во всю, а отец и их дядько были рыбаки. Они научили меня ловить карасей. Они их в одном месте прикармливали и, там улов был больше. А когда ничего не поймаю, то они давали несколько рыбёшек из своего улова. Я их надену на «кукан» и бегу домой. Меня спрашивали: «Юра, что поймал? Говорю: «Каласиков». За что и получил прозвище «Юрась – калась».
Так мы с мамой выжили благодаря добрым людям, особенно Забиле Елизавете Федоровне и другим: Квитам и бабе Домне Лесовой с её дочкой, кажется точно, Настей и другим