уходить. В этих мыслях я дошел до двери, за которой только что скрылись мои «августейшие кузены», и тут же нос к носу столкнулся с де Батцем, должно быть, уже давно поджидавшим окончания дипломатической суеты.
– Мой капитан! – возбужденно произнес он, и у меня в голове невольно ясно вырисовалась картинка: агрегат, выплевывающий из своих недр мячики для большого тенниса. У нас такой использовался на тренировках. Не успеешь увернуться от вылетевшего мяча – синяк будет сходить неделю.
– Мой капитан! – вновь повторил де Батц. – Там у нас перебежчик!
– Перебежчик? У нас?
Мне частенько приходилось видеть перебежчиков, но они все, как один, были людьми, бежавшими от слабой стороны к сильной. Но бежать в осажденный Лувр из ликующего в предвкушении победы Парижа?.. Это было что-то новенькое.
– Вы его проверили? – спросил я, памятуя о кинжале убийцы-фанатика, уготованном всем трем Генрихам, принимающим участие в нынешней кровавой обедне.
– О да, мессир! Он без оружия, к тому же ранен. Просит о встрече с вами, утверждает, что вы его знаете, и клянется, что у него для вас важное известие.
– Хорошо, – кивнул я. – Веди.
Мы двинулись длинным коридором третьего этажа. Защищенные прочными ажурными решетками окна кое-где были разбиты, и сквозь эти дыры в душные дворцовые помещения тянуло ночной свежестью. Впрочем, к ней примешивался изрядный запах гари. У самого берега Сены, за Луврским садом, пылал недостроенный дворец королевы-матери Тюильри. Сил для обороны еще и его у защитников Лувра не было. И теперь все эти, построенные с итальянской роскошью, апартаменты уничтожались безжалостным огнем, давая обороняющимся надежду, что пламя пожара остановит гизаров, желающих пробраться от набережной Сены к королевскому дворцу. Наконец наш путь закончился у одной из комнат прислуги на первом этаже. Человек, желавший меня видеть, лежал лицом вниз на кушетке, покрытой поверх соломенного тюфяка темным плащом из грубой шерсти. Раны на его спине были перевязаны кусками белой холстины, но кровь унять не удавалось, и она сочилась из-под быстро буреющей повязки, стекая на плащ. Какой-то невысокий плотный человек колдовал над ним, пытаясь помочь раненому. Заслышав наши шаги, несчастный открыл глаза и постарался сфокусировать взгляд на пришедших.
– Ваше Величество, – прошептал он. – Вы узнаете меня? – Он замолчал, должно быть переводя дыхание, а может, давая мне время на опознание. В комнате повисла неловкая пауза. Я, при всем желании, не мог узнать его, поскольку прежде никогда не видел. Уж и не знаю, как истолковал мое молчание истекающий кровью мужчина, но, печально вздохнув, он продолжил, прерывая неловкую паузу:
– Вы помните маленькую девочку Фьоретту?
– Фьоретту? Дочь садовника из По?
Я читал когда-то об этой истории. То ли у Генриха Манна, то ли у дю Терайля – точно не помню. Фьоретта была первой детской любовью принца Беарнского, нынешнего короля Генриха Наваррского.
– О