никаких кассет. Все остальное в этом доме не прятали. В шкафу преспокойненько стояла коробка из-под датского печенья, и в ней нашлась тысяча рублей деревянными и триста долларов. Пара не слишком дорогих колечек лежала рядом в палехской шкатулке. Очевидно, больше ничего ценного у сестер не было.
Я включила чайник, развела кофе, проглотила противную на вкус жидкость и сжевала пару бутербродов с найденным в холодильнике сыром. Что делать? Пойти в милицию, рассказать все Юрке? Вдруг за мной следят! И куда только она могла запихнуть кассету. Вроде все тайные места, которыми обычно пользуются люди, я проверила. Впрочем, Олег рассказывал недавно о поднимающихся подоконниках и полых ножках стульев. Но доски около окон стояли насмерть, их явно никогда не шевелили, а я табуретки даже не стала развинчивать – кассету в такой «захоронке» не спрятать. Сливной бачок!
Я ринулась в туалет и подняла крышку. Она была там. На самом дне емкости лежал прямоугольный предмет, упакованный в полиэтиленовый мешок. Засунув руку в воду, я вытащила его наружу и принялась разворачивать. Полина позаботилась о том, чтобы драгоценная запись не испортилась. Под пакетом обнаружилась странная коробка, сделанная из толстой резины, закрытая абсолютно герметично. Я долго пыталась раскрыть ее, пока не поняла, что следует не отковыривать, а отвинчивать крышку. Наконец в руках обнаружилась самая обычная ТDК.
Дрожащими от возбуждения пальцами я втолкнула находку в видик и уставилась на экран. Ну и что там? Съемки в бане с голыми девочками? Сцены насилия? Телевизор ожил, появилось изображение какой-то странной, непонятной комнаты, замелькали люди в халатах и масках, потом возник длинный стол, а на нем неподвижно лежащий человек, мужчина. Операционная! Внезапно появился звук. Четкий женский голос слегка отстраненно, так криминальные репортеры комментируют свои материалы, совершенно не ужасаясь виду трупов и крови, проговорил:
– Семнадцатое мая, среда, восемь тридцать, оперирует профессор Чепцов.
Съемки велись откуда-то сверху, и было прекрасно видно, как около стола спокойно работают люди, без всякой суеты и нервозности. Каждый споро выполнял свое дело. Одна медсестра привязывала бинтом руки больного к операционному столу, вторая делала ему укол, третья прилаживала у изголовья какую-то непонятную и оттого устрашающую железку. Вдруг в операционную вошел – нет, вбежал – стройный мужчина в очках. Руки, согнутые в локтях, он нес перед собой так, словно они были стеклянные. Закрыв плечом дверь, вошедший бодро гаркнул:
– Всем привет, приступаем?
– Все готово, – пробормотал мужик, сидевший у изголовья пациента на высоком стульчике. – Моцарта?
– Давай, Леша, Моцарта, – согласился хирург.
Откуда-то полилась тихая музыка. Врачи и медсестры задвигались. Со стороны это напоминало хорошо поставленный балет, где каждому солисту отведена определенная роль.
Оперировали они голову, вернее лицо. Уж не знаю, что за болячка была у несчастного парня, но хорошо, что он спал и не видел, что с ним проделывали. Камера спокойно регистрировала происходящее.