она за вами заедет.
Он посмотрел на удаляющегося Винцента, пожал плечами, затем отправился в спальню переодеться в приготовленный для него на диване фрак.
В одной из комнат второго этажа старый граф покоится на смертном одре. Ему положили на грудь распятие, но забыли сложить руки. Отросшая за несколько дней борода смягчает резко очерченный угол волевого подбородка. Рассекающие лоб поперечные морщины под щеткой седых волос кажутся менее глубокими и как бы разглаженными. Глаза, глубоко запавшие под густой растительностью бровей. Так как нам не придется больше видеть покойника, я долго гляжу на него. У изголовья постели кресло, в котором сидит Серафина, старуха няня. Она встает. Подходит к столу, на котором стоит старомодная масляная лампа, слабо освещающая комнату; нужно поправить фитиль. Абажур отражает свет на книгу, которую читает юный Гонтран…
– Вы устали, господин Гонтран. Шли бы лучше спать.
Гонтран поднимает глаза и устремляет ласковый взгляд на Серафину. Откидываемые им со лба белокурые волосы слегка вьются на висках. Ему пятнадцать лет; его почти женское лицо выражает только нежность и любовь.
– Ну а ты? – говорит он. – Это тебе следует пойти поспать, бедная моя Фина. Прошлую ночь ты почти все время была на ногах.
– О, я не привыкла спать! Кроме того, я спала днем, а вы…
– Нет, оставь… Я не устал; мне так удобно здесь размышлять и читать. Я очень мало знал папу, мне кажется, что совсем позабуду его, если хорошенько не насмотрюсь на него. Я буду бодрствовать подле него до рассвета. Сколько времени, Фина, ты служишь у нас?
– Я поступила сюда за год до вашего рождения, а вам скоро шестнадцать.
– Ты хорошо помнишь маму?
– Помню ли я вашу маму? Вот так вопрос! Это все равно если бы вы спросили меня, помню ли я, как меня зовут. Конечно же, я помню вашу маму.
– Я тоже немного помню, но плохо… мне было всего пять лет, когда она умерла… Скажи… Папа часто разговаривал с нею?
– Когда как. Папа ваш никогда не был особенно разговорчив и очень не любил, если кто первый заговаривал с ним. Но все же он говорил немного больше, чем в самое последнее время. Но не стоит копаться в воспоминаниях, предоставим Господу Богу судить обо всем этом.
– Ты думаешь, Господь Бог действительно будет заниматься всем этим, милая Фина?
– Если не Господь Бог, то кто же?
Гонтран прижимается губами к покрасневшей руке Серафины.
– Знаешь, что ты должна сделать? Пойти спать. Обещаю разбудить тебя, как только рассветет, и тогда я лягу. Прошу тебя.
Едва Серафина оставила его в одиночестве, Гонтран бросается на колени перед ложем покойника, утыкается лбом в простыни, но ему не удается заплакать: ни один порыв не заставляет его сердце забиться сильнее. Глаза остаются безнадежно сухими. Тогда он встает. Рассматривает это бесстрастное лицо. В этот торжественный миг он хотел бы испытать возвышенные и необыкновенные чувства, услышать весть из загробного