до основания. Уверенности в надежности свечи в такую погоду, когда все вокруг подвластно лишь дождю и ветру, она не испытывала – и тот, и другой усердно погружали округу в холодную сырость. Первым делом она сняла с пояса козий рог, подула в него, проверяя огненную губку. На всякий случай с собой у нее было и кресало, и огниво, но рог тускло засветился красным: трутовик сохранил в своем высушенном нутре жизнь огню, отозвался, зашипел маленькими искорками. Затем она расшнуровала торбу, помогая замерзшим пальцам зубами, и разложила ее содержимое перед собой: сухую рубаху и порты, кусок рогожи, свечу, надкусанный сухарь и небольшой кусок вяленого мяса в тряпице, стянутый у того же так вовремя уснувшего стражника. Замирая от сладковатого привкуса страха во рту, она заправила свечу в фонарь, поднесла трут к фитилю и осторожно подула. Облегченно вздохнула, когда свеча весело затрещала, мигнула, и загорелась ровным желтым пламенем. Тогда она захлопнула дверку фонаря, направила его железным зеркальцем на чужой берег и, выпрямившись во весь рост, стала чертить лучом чужие символы, как учила Шепетуха. «Смотри, девонька, – предупреждала старая ворожея. – Покажешь знак три раза – гаси фонарь и уходи. А уж, если ветер свечу задует, или дождем зальет, то все. Не нужна ты никому. Только не вздумай ее второй раз зажечь. Вся погань с кладбища за тобой явится». Отсчитав нужное количество раз, она затушила свечу и спрятала ее в мешок. Рисковать она не хотела. Навсегда запомнила слова ворожеи: по сию пору с кожи пупырышки озноба не сошли. Извиваясь, Лагода содрала с себя промокшую насквозь одежду и с наслаждением натянула сухую. Осмотрелась по сторонам, в который раз удивляясь сама себе, как старухе удалось убедить ее прийти в такое место, да еще и ночью. Ни на один удар сердца не поверила старой, что это ее единственное спасение, но ведь пришла! Она улеглась на рогожу, держа в руке сухарь и кусок мяса, и принялась жевать, рассматривая туманный дальний берег – она не желала пропустить тот миг, когда от берега отчалит лодка с воинами, которые привезут ей счастье. Через некоторое время, сморенную усталостью и теплотой сухой одежды, ее стало клонить в сон. «Только чуть-чуть, одним глазком, чтобы не пропустить лодку»: – сказала она сама себе, прикрыв глаза.
Порез на пальце, из которого Щепетуха нацедила немного крови для своей ворожбы, дернулся, заныл неожиданно и остро. Лагода вздрогнула и подняла веки. Рядом светился давно и наверняка потушенный фонарь. Одного взгляда хватило понять, что пока спала кто-то обшарил ее немногочисленные вещи, нашел и вновь зажег свечу. Холодея от накатившегося страха, она медленно повернула голову, проследив за направлением луча. С воды донесся плеск, будто вспороло весло тихую гладь Волмы и чиркнуло по дощатому борту, разворачивая челнок. Может быть, именно этот плеск, а не боль от пустяковой ранки, и разорвал ее дрему, не дал сну полностью сковать тело, вскинул с земли за мгновение