голос любви, который один только может быть доступен разболевшемуся человечеству и которого прикосновение будет не жестоко его ранам, который один может только внести примирение во все сословия и обратить их в стройный оркестр государства»72.
Белинский: «Один великий царь освободил Россию от татар и соединил ее разрозненные члены, другой – еще больший – ввел ее в сферу новой обширнейшей жизни… Всякий шаг вперед русского народа, каждый момент развития его жизни всегда был актом царской власти»73.
Чернышевский: «Я думаю, что единственная и возможно лучшая форма правления есть диктатура или лучше наследственная неограниченная монархия, но которая понимала бы свое назначение, что она должна стоять выше всех классов и, собственно, создана для покровительства утесняемым, а утесняемые – это низший класс, земледельцы и работники, и поэтому монархия должна искренне стоять за них, поставить себя главою их и защитницею их интересов».
Гоголь: «Знаю, подло завелось теперь в земле нашей… свой со своим не хочет говорить, свой своего продает, как продают бездушную тварь на торговом рынке… Но у последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся в саже и поклонничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства; и проснется оно когда-нибудь, – и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело»74.
Все эти цитаты без аргументов, подаваемые под рубрикой «Русский царь освободит трудящихся (какое удивительное начало! – В. К.) от ига красных и золотых (читай: еврейских. – В. К.) паразитов», преследовали и другую – непрямую – цель: показать молодежи, что ее «отцы», так старательно отвращающие ее от младороссов во имя любви к родине, были теми, кто «промотал» самодержавную, органическую в своем бытии Россию.
Николай II был расстрелян, но… «император умер. Да здравствует император!» В эмиграции им стал великий князь Кирилл Владимирович. Монарх без страны, но со своим Двором.
Монарх без подданных, но считавший русский народ своим, уже принадлежал к новому – если можно так выразиться – поколению российских «самодержцев», признававших то, что случилось с его страной de facto, но отнюдь не de jure.
С точки зрения некоторых исследователей, его права на престол были сомнительны, но для многих своих современников он был «государем в изгнании».
Однако для иных «стариков» были характерны и такие признания: «Все Романовы, – писал из Лондона один из видных дипломатов старой России Е. В. Саблин в 1934 г. своему коллеге В. А. Маклакову, – ныне потухли, угасли, и никакого значения они не имеют… Я люблю вот этих несчастных Романовых, как я люблю гравюры старого Петербурга, Москвы… Никаких расчетов я на них не строю, богатых милостей не ожидаю, но когда Кирилл… будет покидать Лондон, я надену цилиндр и поеду на вокзал пожелать ему счастливого пути. Это не будет политическим жестом, а просто актом элементарной вежливости»75.
И еще из переписки