ей тяжелые и огромные серебряные паникадила… в чистейшем русском (суздальском) стиле!
– Что это? Откуда!
– Приношение русского царя Николая II.
Я опускаюсь под ними на колени и кладу земной поклон.
– Он же выстроил здесь русскую церковь, – называют мне улицу и номер. Я изумлен: прожив более шести лет в Италии, зная почти всё ее русское население от Венеции до Неаполя, я ни разу не слыхал об этой церкви. И, едва дослушав хоралы знаменитой Ватиканской капеллы и не дождавшись выхода процессии, которой предстоит еще шесть дней обходить город и округу, я несусь туда.
Весь город полон памятью о Святителе: на перекрестках улиц – временные алтари перед его изображением; огромные макеты его корабля; на базарах – бойкая торговля его изображениями всех видов и размеров, образками, статуэтками; у церквей – его большие статуи… Но вот, из-за крыш элегантных вилл тихого квартала показываются такие знакомые, такие близкие, скромные главки с крестами, суздальские звонницы. Я стучусь в ворота, словно перенесенные сюда, под яркое, южное небо из Углича или Керженского скита. Академик Щусев, строивший этот храм, тонко знал русский стиль…
Кованую калитку открывает настоящая русская просвирня. Так и оказалось потом: землячка моя, тульская, из-под Венёва[29]. Теперь я на Руси. Тишь и благодать. Церковный садик упоен запахом сирени и жасмина, столь редких в стране пальм и олеандров.
Вот и наш деревенский батюшка в истертой скуфеечке идет мне навстречу. Это отец Андрей Копецкий. Он с матушкой и монашка-просвирня – всё население этого уголка Святой Руси на берегу Адриатики, у святых мощей ее небесного заступника. Прежде, при церкви было и обширное русское подворье, выстроенное также Царем-Мучеником. Теперь, к стыду нашего Зарубежья, оно продано. Но это, как и многое другое печальное, я узнал потом, а теперь – в церковь, в маленькую, нижнюю, темную, временную. Большая верхняя до сих пор не отделана: работы прерваны в 1914 году.
Мне приходится самому брать свечи из чудной кустарной работы ящика, мастерства знаменитых палешан. Я хочу взять двенадцать, но там только семь и огарки. Господи, до чего же бедно! Русь моя! Святая и бездольная, нищая и униженная!
Сначала молебен. Мне есть за что благодарить Святителя Русского. Мало тех, кто, как я, припадал бы к мощам св. Савватия на Соловках и св. Николая в Бари. Из живущих, вероятно, я сейчас единственный.
Свечи озаряют темный лик древнего русского письма. Это тоже, как и всё здесь, приношение Государя Николая Александровича. В их сиянии на меня смотрит не грозный повелевавший кесарям иерарх, борец и победитель темных сил, но бесконечно милостивый, родной и ласковый утешитель, страждущих утолитель, немощных и грешных исцелитель, наш небесный заступник – Никола Милостивый, Никола Русский…
Здесь – да! Здесь я молюсь. Здесь могу, хочу, должен помолиться всей душой моею!
После молебна – панихида. Упокой, Господи, души трех Николаев!
Царя моего, отца моего и друга души моей, последнего на Руси певца