как впрочем и у птиц и у многих животных, расположение, настроение сами собой спонтанно переливаются в звук. Это человека от животных пока мало отличает, языка не создает. Конец фразы так же ясен: звука для языка мало, оно еще не слово, даже на простейшее звукоподражательное слово не тянет. Кашель еще не слово, не знак. Кашель может стать знаком, словом, осторожным напоминанием о чьем-то присутствии.
Что делает кашель знаком? Звук кашля может оставаться тем же что и в естественном кашле. Потебня говорит: «вторичное участие» (трудная середина фразы) чувства делает звучание словом. Чувство, мы помним, понимается широко, как πάθος, состояние, опыт. В языке то же чувство, но дважды. Чувство, вступившее в отношение к самому себе, отраженное, рефлексированное. Чувство, сделавшее себя знаком самого себя. Потебня пытается определить здесь простейшее существо знака, и у него получается, что знак это два, пусть два одного и того же; он минимальное отношение, будь то отношение чего-то к самому себе.
Как возможно такое удвоение чувства в человеке, откуда оно, какой в нем смысл? Почему у других живых существ чувство не удваивается таким образом, не становится парой, знаком самого себя? Почему именно удвоение? Ничего об этом Потебня уже не говорит. Мы должны и так быть ему благодарны. Он и без того сказал уже очень много, трудно даже сразу и охватить сколько. В одной этой фразе в зародыше содержится уже Соссюр или по крайней мере структурализм. Странным образом Потебня перекликается и с семиотикой Чарлза Перса. Внутренняя форма есть чистое отношение, не требующее для себя никакого объективного закрепления, ни собственно даже содержания вообще, поскольку и ничто (молчание) может отнестись к самому себе, удвоиться. Для чистого отношения достаточно чтобы содержание, чувство, опыт, настроение, восприятие, что угодно, отсутствие восприятия, «вторично участвовало» – в чем? В самом себе. Надо, чтобы что-то вступило в «отношение», сначала к себе самому. Язык, с ним мысль начинаются, когда есть одно и другое.
Молодой Потебня по-видимому доволен ясностью этого тезиса, но мы всё-таки спросим, а почему одно и другое? почему «вторичное участие»? откуда двоица, парная структура, обязательно ли такое пифагорейство? не достаточно ли в каком-то смысле одного? И разумеется достаточно. Потому что где есть одно, там само собой предполагается и другое. Не надо вторичного участия. Всё обеспечено одним. Достаточно чтобы был не просто размытый опыт, текучее чувство, а одно, т. е. схваченное в единстве, целое, спасенное. Оно само собой завяжет отношения.
Кто-то скажет, что так читать нельзя, не следует ли вместо примысливания своего держаться текста, ограничиться сказанным у Потебни. Нет, надо всегда продолжить мысль. Мы рискнули спросить о «вторичном участии», предположили, что вторичного может быть не надо, достаточно одного, и в награду теперь может понять тот необъясненный тезис, о котором только упомянули без большого комментария. Внутренняя форма, говорил Потебня, «всегда заключает в