образом старшим поколением историков, сформировавшимся в 1940–1950-е гг.[40]
Историки-ревизионисты предложили отойти от рассмотрения российской истории 1930-х гг. как «революции сверху» и сосредоточиться на ней как «революции снизу». Р. Такер, С. Коэн, М. Левин[41] и другие исследователи акцентировали внимание на том, что понятие «тоталитаризм» является слишком общим для того, чтобы объяснить всю специфику советской истории. В своих работах[42] историки-ревизионисты отвергали тенденциозный традиционный подход, считая его плодом не исторического анализа, а порожденной «холодной войной» ненависти ко «всему левому» и в особенности к советской системе. Рассматривая революцию, историки-ревизионисты переместили центр внимания от политических лидеров, политики и идеологии к переживаниям, стремлениям и действиям рабочих, солдат и крестьян[43].
Гражданскую войну почти все из них считали тем событием, которое определило дальнейшее развитие: за время войны большевики привыкли прибегать к террору, к бюрократическим методам, привыкли подавлять оппозицию[44].
Что касается «основных движущих сил революции» – рабочих и крестьян, то исследователи считают, что после победы большевиков в октябре 1917 г. их правительство почти утратило поддержку рабочего класса, однако это не был полный разрыв между пролетариатом и большевиками[45]. Крестьяне, по утверждению О. Файджеса и некоторых других историков[46], после революций 1917 г. боялись реставрации старого порядка больше, чем большевиков, поэтому, пока существовало Белое движение и опасность реставрации, их оппозиция новой власти оставалась скрытой. Только после поражения белых крестьяне пошли на ряд антибольшевистских восстаний[47].
По утверждению западных историков[48], Гражданскую войну в действительности вели народы развалившейся Российской империи. Лидеры западных держав оказывали помощь своим российским друзьям – противникам большевиков, но она не была определяющей. Некоторые ученые считают, что на принятие решений Западом об интервенции повлияли финансовые или промышленные круги, другие объясняют интервенцию как итог решений политиков, которые плохо понимали происходившее в России, но питали неприязнь к коммунизму[49].
Не отрицая государственный террор в Советской России, западные авторы, прежде всего М. Левин и С. Коэн[50], писали с симпатией о большевизме и революции, указывая на базовые расхождения ленинского и сталинского периодов советской истории и считая сталинизм отклонением от правильного пути[51].
В настоящее время некоторые историки говорят о наступлении эпохи пост-ревизионизма и посттоталитаризма.
В рамках советологии исследования деятельности органов государственной безопасности, их роли и места в системе Советского государства заняли одно из важных мест[52].
Широко в зарубежной историографии