не предлагал сесть на песок, подстелив газету, незаметно усаживаясь на собственные туфли. Когда женщина любит, она не замечает, что говорит глупости. И может наговорить такого!.. Я хочу встретить простого, не пошлого.
Перечитываю твои письма. Мне почти двадцать пять. Тебе в следующем году двадцать четыре. Ты писал мне их почти пять лет назад. Наугад беру письмо из маленькой пачки одинаковых конвертов. Армейских конвертов. Твои письма написаны аккуратным немальчишеским почерком. Ты стараешься соблюдать правила орфографии и пунктуации. Аккуратно зачёркиваешь ошибки. Я люблю тебя за эту правильность и аккуратность, хотя иногда она кажется мне смешной. Теперь-то я понимаю, что все эти письма – лишь дань вежливости, нежелание выглядеть неучтивым и, может быть, подлым. Как ни резко это слово.
Но… ты действительно «очень, очень» ждал от меня «любой весточки»? Слова эти казались неподдельными в твоих письмах, и всё же при малейшем анализе отдавали притворством. И мне было гадко. Мне мечталось о красивом высоком чувстве, силе ожидания друг друга, о почти священной тоске. Тоска, конечно, была – твоя по дому – и только. А, может, я сама тосковала по отсутствию всего этого. А твои письма оставались обыденными, вынужденными, правильными. Я чувствовала это, но убеждала себя в обратном. Вот что стало невыносимым. И я взорвалась упрёками. О которых позже жалела. А ещё – обвинениями, которые тебе было трудно понять.
Но, по-моему, ты был даже рад этим обвинениям. Потому что согласился с ними. Ведь если человек не виноват, то он будет отстаивать себя. И, если он хочет настоящей дружбы (а могла ли я предложить её тебе?), то на попытку сомнения в ней не скажет с радостью – «Да! У нас ничего не выйдет! Давай расстанемся!»
Хотя я не знаю точно до сих пор, не знаю наверняка, был ли ты на самом деле рад моему письму, где я обвинила тебя в приспособленчестве (а, точнее, утвердила мысль),
Что тоненькая ниточка, которая связывала нас, оборвалась…
И всё стало иначе с того дня, с того гадкого ничтожного письма. Словно я годами носила в себе злость к тебе, этот ушат грязи и несдержанности словно всегда был под руками.
А ты, похоже, не обиделся?
Но разве я ненавидела тебя? Ведь это не так, не так.
Как всё сложно. Ты не любил во мне привычку усложнять простые вещи, возноситься взглядом – во всех смыслах – к чему-то абстрактному. Ты считал, что этого не существует.
«Философия – это ненужное толкование простых вещей». Вот видишь, твои изречения уже стали цитатами. Поэтому и кавычки…
Да, – признавался ты – земля под ногами – вот что главное, а остальное – блажь.
Но, забегая вперёд, надо признать, что вся твоя жизнь так и выстроилась согласно этой формулировке. Формулировке про философию. По крайней мере, до того момента, о котором мне известно…
Мне же хотелось всё или ничего. Разумом я понимала твою «приземлённость», но не принимала её сердцем. Мне хотелось – и одновременно