стимулировать роды. Я родила ребенка после двенадцати часов стимуляции родовой деятельности. Мальчик был жив, двигал ручками и ножками, но цвет кожи из-за асфиксии у него был сиреневым. Два опытных доктора и акушерка сначала держали ребенка в теплой воде, почти час проводили с ним какие-то манипуляции, успевая при этом подбадривать меня, потом передали мальчика врачу из отделения реанимации.
В моей памяти навсегда осталось яркое воспоминание, как я лежу глубокой ночью в больничной палате в полной темноте, мои соседки по палате спят. Темнота, стоящая вокруг, кажется такой плотной, как будто она имеет собственный вес. Я смотрю прямо перед собой, но не на стену, а через несколько стен, в детскую реанимационную палату, где в кувезе лежит мой ребенок. Он крошечный, родившийся на два месяца раньше положенного срока, не в состоянии сам ритмично дышать, сосать молоко. Я мысленно снимаю с себя энергетический сгусток, в котором находится жизненная энергия, провожу этот мягко светящийся изнутри кокон через стены и одеваю на кувез с ребенком. Моим самым сильным желанием, несравнимым по силе ни с какими другими за всю предыдущую жизнь, было влить жизненные силы в своего ребенка и не позволить ему умереть. Я считала, что и сама вряд ли смогу остаться полноценной в случае его утраты.
По утрам моим соседкам по палате приносили для кормления детей. Мне незачем было вставать в шесть утра с другими мамами, и когда детей увозили на специальной каталке после кормления, я старалась заснуть. Как правило, это не удавалось. В восемь был завтрак, в десять обход врачей. С наибольшим интересом все ждали детского врача, который каждой из женщин говорил несколько фраз про ее ребенка. На следующий день после моих родов врач хотел пройти мимо меня, не останавливаясь. Когда я окликнула его, он сообщил, что ночью ребенок был очень плох, но теперь ему стало лучше, хотя сказать окончательно, что он выживет, еще нельзя. Я с замиранием сердца выслушала каждое его слово, а потом в течение дня только и думала, как попасть к ребенку, чтобы на него посмотреть. Мне этого не разрешали. Мои задачи и интересы после родов свелись к очень простым и ясным вещам – все, кроме состояния ребенка было неважным, просто абсолютно лишним и лишенным смысла. В чувствах тоже был простой выбор – либо надежда, либо уныние. Я изо всех сил старалась не скатываться в состояние безысходности, в чем присутствие моих соседок по палате в какой-то мере помогало и отвлекало от тяжких раздумий. Они были очень разными – одни с хорошим высшим образованием и с успешным началом в карьере, другие без таких задач в жизни, но с надежными мужьями, хорошо обеспечивающими семью, третьи – студентки, как и я, всего шесть человек. Я чувствовала их внимание к себе и поддержку, за что была им искренне благодарна. Если бы не они, то у меня слезы текли целыми днями. Начиная с подросткового возраста, я плакала крайне редко, считая, что это занятие мало помогает, да и не соответствует