что у меня было, и решила поехать в Испанию. Еще я всегда хотела сделать себе тату, а родители взяли с меня обещание, что они смогут меня похоронить. Я нашла такой вот выход: набила их номера телефонов и телефон старшего брата на своем теле. Где бы его ни нашли, люди смогут позвонить по одному из номеров и сообщить моим близким, что я умерла и где можно забрать мое тело. Вот и вся правда. Ничего загадочного и поэтичного, все прозаично.
Я слушал ее и пытался не заплакать, я же обещал ей. Когда я гадал о смысле этой тату, то, конечное же, не мог себе такое представить. А она улыбалась, все время улыбалась, черт бы ее побрал. Мне хотелось схватить ее и трясти до тех пор, пока она не выздоровеет или не согласится на лечение, хотелось хоть что-то сделать, чтобы помочь, исправить ситуацию, что-то изменить. Но я услышал каждое ее слово и понял, что, ни жалость, ни помощь она не примет, что она и впрямь все уже решила.
– Я поеду с тобой…. Мне кажется, что ты не права, поступая так, но я с тобой поеду, – только и смог сказать я.
И мы поехали в Испанию. 8 дней, что оставались до поездки, мы провели, узнавая и влюбляясь друг в друга. Никто не говорил о любви, потому что, учитывая ее состояние, это было бессмысленно – обещать любить вечно и умереть в один день. Но мы были друг другу нужны в тот момент, и, даже не знаю, кто кому больше – я ей или она мне. Для нее все оставалось прежним – она по-прежнему умирала, просто нашла человека, который как-то пытался скрасить этот процесс, если это вообще было возможно. Для меня же все изменилось. Я с каждым днем понимал, что хочу провести с ней всю жизнь, хотя бы всю ее жизнь, я понял, что и правда полюбил, но ничего такого ей не сказал. 8 дней в родном городе мы ходили в рестораны, кафе, кино, почти каждый день гуляли у моря: она его просто обожала. И за все это время я ни разу не увидел, что бы она плакала или казалась обреченной. Она не вела разговоров о несправедливости этой жизни, о том, как надо лечить больных раком, о том, что пора бы уже придумать лекарство от этой заразы, чтобы люди не мучились и не умирали в самом расцвете сил. Она не была похожа на умирающую. Только иногда она бледнела и начинала судорожно глотать таблетки, а еще ее часто рвало от лекарств, но без них она не могла. Я же все это видел и был рядом с ней, и она была мне благодарна, особенно за то, что, при всем при этом, я ее не жалел.
Потом была Испания, где она была счастлива каждую минуту. Она без устали говорила, что все именно так, как она мечтала и представляла. Мы гуляли днями напролет по Барселоне, ходили в кафе, на экскурсии, потом поехали на острова, и она наслаждалась местным морем.
Однажды она все-таки заговорила о болезни, только не о своей. Она рассказала про девочку, которую видела в онкоцентре. Совсем кроху, лысую от химиотерапии: мама держала ее на коленях, пока врачи ставили капельницу. А Луна в тот момент ждала анализы. Она смотрела на эту больную маленькую девочку и думала о том, как это ужасно, столько времени проводить в больнице. Как ужасно, наверное, маме этой крохи, которая каждую ночь молится и каждый