кивнул на Сашу.
– А почему ты его самого не переименовал?
Я неопределённо пожал плечами:
– Да не знаю… Он сказал мне: «Будешь два месяца Шурой». И я послушался.
– Послушался? – Андрей Никитич с уважением взглянул на Сашу. – Люблю мальчишек, которых слушаются. А просьба у меня всё-таки к бывшему Саше, то есть к теперешнему Шуре.
Андрей Никитич сказал это таким тоном, что наш воспитанный Веник сразу всё понял.
– Саша, Липучка! – сказал он. – Пойдёмте подышим свежим воздухом.
– Нашёл работу! Свежим воздухом дышать! – усмехнулся Саша. – Давайте уж лучше воды натаскаем. Я заметил в сенях пустые вёдра.
Ребята зазвенели вёдрами. А у меня, наверное, был до глупого гордый вид: сам подполковник-артиллерист с просьбой обращается! Но что же это за просьба такая?
– Просьба ерундовая. Пустяк, – сказал Андрей Никитич. – Письмо надо домой написать. А дедушка твой писать запрещает. Так я продиктую тебе. Идёт?
Мне показалось, что из двери, которую ребята оставили открытой, сильно дует и вообще в комнате холодно.
Но Андрей Никитич был всё-таки очень хорошим человеком: письмо он продиктовал короткое, и слова в письме были не такие уж трудные. Я сейчас точно не помню, о чём именно было письмо. Очень волновался, когда писал, потому и не запомнил. На содержание я не обращал никакого внимания, а на одни лишь безударные гласные.
И ещё хорошо помню, что были в письме такие фразы: «Доктор говорит, что теперь у меня один маршрут – в санаторий… Меня навещает один мальчик, который приехал к своему дедушке, и его товарищи…» Слова «маршрут» и «к дедушке» Андрей Никитич, конечно же, вставил нарочно.
И я написал эти слова так чётко, так ясно, как только мог, – чуть ли не печатными буквами! В общем, устроил мне Андрей Никитич предварительный экзамен!
– Спасибо, – сказал он. – Теперь положи в конверт и наклей марку. Я тебе адрес продиктую. И на обратном пути опустишь. Идёт?
– Как? Прямо в конверт? – растерянно пролепетал я.
И стал быстро соображать: что лучше – чтобы Андрей Никитич проверил сейчас письмо или чтобы не проверял?
А он, словно и не подозревая о моих муках и сомнениях, сказал:
– Конверты – в левом ящике стола. А клей – на окне, в бутылочке.
И тут мне смертельно, «до ужаса», как говорит Липучка, захотелось узнать, сколько я сделал ошибок. Помогли мне хоть немножко занятия с Сашей или нет?
– Вы, Андрей Никитич, лучше проверьте. Может, я напутал что-нибудь… Или пропустил. По рассеянности…
– У тебя уже есть рассеянность? – удивился Андрей Никитич. – Это же старческая болезнь. Ну ладно. Если просишь, прочту.
Он взял листок из моих дрожащих, перепачканных чернилами рук. Сперва всё шло хорошо. Андрей Никитич спокойно водил глазами по строчкам. Но вдруг он сказал:
– Дай-ка сюда перо.
«Так! Первая есть!» – подумал я и заложил один палец на правой руке. Ещё мне пришлось заложить три пальца. Значит, я всё-таки кое-чего