звучали тяжеловесная ирония и недоверие.
Я не виню Дафи. Он стоял у порога тайны, где прахом рассыпаются наши расчеты, где река времени исчезает в песках вечности, где гибель формулы заключена в пробирке, где царят хаос и древняя ночь и сквозь сон мы слышим в эфире хохот. Но Дафи не знал этого, и он сказал «ага».
– Ага, – отозвался Алекс, но без иронии, – в Мейзон-Сити. Вилли окружной казначей. Точно, Вилли?
– Да, – ответил Вилли, – окружной казначей.
– Боже мой, – прошептал Дафи с видом человека, обнаружившего, что он строил на песке и якшался с манекенами.
– Ну да, – продолжал Алекс, – Вилли приехал сюда по делу. Скажи нет, Вилли?
Вилли кивнул:
– Насчет облигаций. Они хотят строить школу и выпускают облигации.
Алекс говорил правду. Вилли был тогда окружным казначеем и приехал в город, чтобы договориться о выпуске облигаций на постройку школы. Облигации были выпущены, школа построена, и через двенадцать с лишним лет, когда большой черный «кадиллак» Хозяина проехал мимо этой школы, Рафинад от души нажал на газ, и мы понеслись все по тому же почти новому шоссе № 58.
С милю мы ехали молча, а потом Хозяин обернулся ко мне и сказал:
– Джек, запиши себе – разузнать насчет сына Малахии и убийства.
– Как его зовут? – спросил я.
– А шут его знает. Но он хороший парень.
– Да нет, Малахию.
– Малахия Уин, – сказал Хозяин.
Я вытащил записную книжку и записал это. И записал: убийство.
– Узнай, на когда назначен суд, и пошли туда адвоката. Хорошего адвоката, в том смысле хорошего, чтобы сумел его вытащить и не очень заботился о своей славе. И передай, что пусть лучше не ленится.
– Альберт Ивенс, – сказал я, – он подходящий человек.
– Бриолином мажется, – сказал Хозяин. – Бриолином мажется, и башка прилизана, как бильярдный шар. Ты в своем уме? Найди такого, чтобы люди не думали, будто он поет по вечерам в кабаке.
– Ладно, – сказал я и записал: в духе Эйба Линкольна. Я записывал не потому, что боялся забыть. Просто у меня была такая привычка. За шесть лет можно приобрести уйму привычек и исписать уйму черных книжечек; лучше всего отдавать их на сохранение в банк, потому что такие вещи не должны валяться где попало и потому что некоторые люди оценили бы их на вес золота, если бы им удалось их заполучить. Правда, им это не удавалось – я никогда не доходил до такой нищеты. Но я привык их беречь. Человек должен вынести из пучин и дебрей времени что-нибудь помимо изъеденной печени – так почему бы не вынести черные книжечки? Черные книжечки спрятаны в банковских сейфах – в них дела и дни ваши, – и лежат они в уютной темноте маленьких ящичков, а огромные оси мира поскрипывают и поскрипывают.
– Найди его, – сказал Хозяин, – но сам держись в тени. Пошли кого-нибудь из своих приятелей. И подумай, кого послать.
– Понял, – ответил я, ибо я его понял.
Хозяин хотел уже вернуться к созерцанию