удерживал руль, а правой, отстегивая фляжку от ремня, говорил раненому:
– Андрюха, а вот пить тебе Вощанюк запретил, только губы смачивать дал добро.
Отвинтив крышку с фляжки, прапорщик смочил водой кусок бинта и, протянув руку назад, к лицу Шинина, протер влажным тампоном потрескавшиеся горячие губы сержанта. Шинин потянулся к влаге, пытаясь поймать хоть одну каплю, но прапорщик уже убрал бинт.
– Ты, Андрюха, потерпи, осталось километров пятьдесят, – решил прапорщик хоть немного отвлечь раненого от боли. – Жаль, фары включить нельзя. На такой тачке на гражданке эти полсотни мы бы меньше чем за час мотанули. Как думаешь? – прапорщик замолчал и прислушался. Шинин лежал молча, не стонал, видимо, вода придала ему силы. Прапорщик заговорил вновь:
– Нам с тобой, Андрей, нужно только «зеленку» проскочить. Попробуем на дурачка с рассветом проскочить.
Прапорщик опять посмотрел на часы. Ехали уже сорок минут.
– Значит, скоро кишлак, а от него до Кандагара километров тридцать, – продолжал Белов.
Действительно, впереди показались развалины, темнеющие бесформенной грудой. Он снизил скорость до минимума и осторожно въехал в растерзанный кишлак.
– Господи, хоть бы дорога не была завалена, – взмолился прапорщик и тут же нажал ногой на педаль тормоза: перед машиной высилась груда какого-то хлама. Белов чертыхнулся, поставил машину на ручник и, не глуша двигатель, выскользнул из кабины. Он сразу кинулся к груде мусора и стал разгребать его по сторонам, откидывать крупные камни, отбрасывать тряпье. Завал был небольшой, и минут через десять он расчистил неширокий, но вполне пригодный для машины проезд. Все время, пока работал, он ни на секунду не ослаблял внимания и следил за окружающим его чужим безмолвием. Теперь прапорщик прошел немного вперед и увидел, что дорога впереди чистая, без завалов. Он хотел было уже вернуться к машине, но вдруг услышал с правой стороны какой-то писк. Белов резко присел, направив ствол автомата туда, откуда повторился звук. Через некоторое время опять пискнуло. Прапорщик до боли в глазах всматривался в развалины, но ничего не видел.
– Может, котенка придавило? – подумал он и, встав на ноги, осторожно стал подходить к куче тряпья, из которой, как он установил, доносился писк. Подойдя вплотную, прапорщик присел на корточки, оглянулся по сторонам и левой рукой включил фонарик. Осмотрев тряпье, он осторожно стал отбрасывать клочья материи, потому что знал, что духи со своей азиатской хитростью любили ставить мины-ловушки в таких местах, где другому человеку и в голову не придет. Но тут вроде бы все было чисто. Белов увидел, что тряпье зашевелилось, и опять раздался писк. Он приподнял тонкое одеяло и опешил. На камнях лежала мертвая женщина в парандже, с раздробленной головой, а к груди она прижимала застывшими руками младенца. Ребенок тыкался головой в окаменевшее тело матери, причмокивал губами и тоненько пищал. Прапорщик с силой разжал руки женщины и потянул к себе ребенка, который сразу же забился и закричал в руках Белова. Тот бегом кинулся