тогда, когда Пургина находилась в квартире. Клиент посылал эсэмэс-сообщение, и камеры включались.
– Готов биться об заклад, что в тот день камеры включились после девятнадцати часов, – с довольным видом усмехнулся Ковригин.
– Нет, в тот день камеры вообще не включались, поскольку не было подтверждения от клиента, – признался Тавров. – Я решил, что Пургины куда-нибудь уехали: Пургин говорил, что собирается с женой в дом отдыха дня на три. Он не говорил, когда конкретно они поедут, и я решил, что…
– Вот видите, Валерий Иванович! Все факты свидетельствуют против Пургина! – подытожил Ковригин. – И самое лучшее, что вы сейчас можете сделать для своего клиента: убедить его дать правдивые показания.
– Разумеется! – с готовностью согласился Тавров. – Когда я могу с ним встретиться?
– Я вам завтра позвоню, – уклончиво ответил Ковригин. – Но вот посмотреть на Пургину вы можете хоть сейчас. Думаю, что лично увидев, в каком она находится состоянии, вам будет легче убедить Пургина раскаяться.
Возле палаты Боткинской больницы, в которой лежала Пургина, дежурил милиционер с автоматом: видимо, Ковригин имел основания полагать, что дело выходит за рамки обычной бытовухи. Ковригин кивнул милиционеру, и тот пропустил их в палату. В палате находились врач и медсестра: медсестра возилась с капельницей, а врач негромко давал ей какие-то указания. Пургина лежала недвижно, с закрытыми глазами, очень бледная. Если бы не пиканье электроники и неустанное движение поршня аппарата искусственного дыхания, то создалось бы полное впечатление, что больная уже умерла. Услышав звук открывающейся двери, врач недовольно обернулся.
– Ну что вы все ходите, господин следователь?! – с досадой воскликнул он. – Я же сказал: если в состоянии больной произойдут изменения, я с вами немедленно свяжусь. А на ее показания можете вообще не рассчитывать!
– То есть вы не ожидаете, что в ближайшие дни она придет в себя? – спросил Тавров.
– Придет в себя?! – врач изумленно посмотрел на Таврова. – Удивительно, что в ней еще наблюдаются признаки жизни. Перелом основания черепа – это вам не шутки! Это травма, несовместимая с жизнью. И если она вдруг каким-то чудом выйдет из комы, то следует ожидать частичной или даже полной амнезии.
– Да, я понял, – кивнул Тавров. – А скажите, доктор…
Тут взгляд Таврова упал на подоконник закрытого жалюзи окна, и он запнулся от изумления: на подоконнике сидела кошка. Обычная кошка: черная, гладкошерстная, с большими ушами. Она сидела на подоконнике, аккуратно обернув вокруг лап хвост колечком, и невозмутимыми желтыми глазами смотрела на Таврова.
– Э-э… скажите, доктор, а кошек у вас держат в палатах специально? Терапия такая?
– Какие кошки?! – вскипел доктор и тоже взглянул в сторону окна. – Вы с ума сошли?! Здесь палата интенсивной терапии! Какие здесь могут быть кошки?!
– Э-э… извините, это я просто вспомнил… читал как-то про терапию животными, – промямлил