вереницей; по бокам заметы: верблюд упал, его сбросили в снежную бездну, как в море, за ним другого, третьего. Но вот, гул стих; дикие крики раздались отовсюду…. А! Я в горах. – Спуж возле; турки сделали вылазку. С именем Божьим, мы кинулись на них; стук, крик; я невольно вздрогнул и плотнее закутал голову. Потом, казалось, все стихло. Пленительная картина раскинулась передо мной. Небольшая деревенька; сквозь чашу дикой рощи проглядывал пестрый, красивый домик; возле – луг, перерезываемый игривой речкой; я перешел через мостик: шел рощей, лугом, уже приближался к красивому домику, уже слышал веселый говор, несшийся из него; там меня ждали, оттуда манили меня; я уже готов был переступить знакомый порог; вдруг, дикий, пронзительный рев потряс всю внутренность мою…. веселый домик, тишина, счастье, – все исчезло, все это был сон! только пронзительный рев не затихал и наяву…. Я вышел из палатки. Сотня верблюдов, коленопреклоненных, ревели благим-матом. Их вьючили.
Какой рев, какие заунывные крики вожатых! это еще хуже, чем в Киргизской степи; может быть то уже забылось, а это слышалось тут, во всей злопредвещающей дикости.
«Ге, шейх Абдель-Кадер! ге, шейх Абдель-Кадер! Ахмет! Бас-Боч! Бас-Боч! Я, яволет! шейх Абдель-Кадер!» раздавалось отовсюду: Абдель-Кадер – имя покровителя караванов в здешних пустынях, – имя, которое беспрестанно призывают на помощь.
Суматоха продолжалась еще несколько времени. Арабы спорили между собой, у кого больше ноши для верблюда; иные, из наших, отыскивали лучшего дромадера, другие не знали, на какого сесть, третьи не умели как сесть, и с ужасом смотрели на эту башню, которая, между тем, преклонялась перед ребенком и раболепно подставляла ему свой горб. Бедный верблюд! чего ни делают с ним во всех концах света, где только существует он!
«Ге, шейх Абдель-Кадер!» раздалось в последний раз, и караван пошел!.. Это было 20 января (1 февраля н. ст.), в 8 часов утра, а солнце жгло, как никогда не жжет оно в Петербурге среди лета, среди белого дня; а белые дни, как известно, так редки в Петербурге.
Горы то теснились одна к другой, то расходились. Между ними лавировал наш караван, как корабль между подводными камнями, не касаясь ни одной из них. Странное образование песчаников этих гор, во многих местах обнаруживающих свое вулканическое происхождение, я описал в отдельной статье.
Сначала, на пути – были признаки жизни: дерево другое акации, но, Боже, что это за дерево! только полу иссохшие ветки да иглы; ворон, вьющийся над караваном, но и тот к вечеру вернулся назад; пещера, в которой еще видны следы гиены, но и гиена недолго жила в этих безводных местах. На другой день пустыня явилась во всем ужасе разрушения и смерти. Остовы верблюдов и быков попадались на каждых десяти шагах, иногда чаще. Ни червяка, ни мухи, ни иссохшей былинки: как будто здесь и не было никогда жизни! Низменные, отдельные, разбросанные, до половины занесенные песком горы имели совершенное, поражающее подобие могил. Расположенные на безбрежной песчаной равнине, они придавали ей вид кладбища. Ничего не видел я ужаснее в жизни!