взяться полноте в глазах, если в душах и головах пустота? Когда-то актёры служили, теперь – светят мордашками. Ведь публику воспитали так, что мордашек ей вполне хватает.
Мордашки, морды… На один формат все – откуда берутся они? Сколько разных актёров было в прежнем кино. Сколько было среди них некрасивых, но ни одного не повернётся язык назвать уродом. Потому что имели они талант, характерность, обаяние – больше, чем красоту. Ныне ни обаяния, ни характерности, ни талантов. Одно слово – уроды.
И всё кино столь же безлико, все фильмы похожи друг на друга настолько, что легче лёгкого перепутать. И не только наши. А всё потому, что и кино стало «универсальным». Эра великого кино пришлась на ту пору, когда оно было национальным. Никогда невозможно спутать кино французское с итальянским, английское с американским, тем более, с русским. Я пишу с «русским», потому что лучшие образцы нашего кинематографа не вписываются в клещи «советского». Советское – идеология. А лучшие наши картины восходили по духу своему не к ней, а к великой русской литературе, русской культуре. Они – часть её.
У каждого кинематографа была своя физиономия. Равно как и у каждой литературы. И тем были велики они, ибо всё великое национально. Универсализация же сплавила всё в единый котёл, превратив искусство в штамповку. Универсализм – это колония: одинаковые койки, тумбочки, робы. Это мир Оруэлла, которым все пугают друг друга, не отдавая себе отчёта, как загоняемся в него универсализмом. Гламурный Оруэлл – универсальный мир, в котором мы имеем несчастье жить.
Вот, именно, образец такого «оруэлла» и увидела я в твоём новом фильме. Я с тоской смотрела на экран, и в душе моей вызревало странное чувство. Ретроспективой пронеслись перед взглядом все твои интервью и выступления последних лет, и вдруг открылось: ведь все они одинаковы были! Как под копирку! Одни и те же заученные мысли, фразы, позы. Одни и те же интонации и жесты. Из года в год. Ни единого слова нового! Всё по затверженному шаблону… И этого человека я любила? Нет, не его. Всё это время я любила призрак, рождённый собственным воображением. А тебя я просто не знала… Тебя не было… Был просто человек, желавший сыграть роль, на которую не был способен, придумавший самого себя, живущий в маске и более всего боящийся, как бы эту маску не сорвали. Ты и меня-то удалил от себя тогда – из страха. Я была слишком настоящей, слишком непосредственной и открытой в своих чувствах, во мне не было ни крупицы условности. И это, с одной стороны, влекло тебя, а с другой – пугало. А я не понимала этого. Оказывается, очутившись по прихоти судьбы на одной сцене, мы играли с тобой разные пьесы, поэтому и не способны оказались на ответные реплики.
Как долго я играла роль,
Не опираясь на партнёра…
Словно пелена с глаз упала и, потрясённая открытием, я хотела уйти, не прощаясь, но не получилось. В фойе ты остановил меня:
– Ты опять спешишь?
– Да, прости…
– Стало быть, картина тебе не