снова глухо вскрикнула. Шестипал заметил, что у нее продолжает идти носом кровь. Быть может, помимо сломанного плеча, у девицы – травма головы?
– Палыч, это я облажался! – с чувством проговорил Серый, он сжал покрытые шерстью пальцы на цевье автомата, будто хотел его раздавить. – Я… я утратил бдительность! Отвлекся на девчонку!
– Серега, прекрати! – отмахнулся Шестипал. – «Маунтин» появился в моем секторе, ты не смог бы его увидеть из-за туши «Коллектора»! Если кто-то облажался, то это точно не ты!..
Хуже и придумать нельзя, чем в критический момент затеять разбор полетов. Шестипал окинул взглядом отряд: все, вроде, в норме, за исключением девицы, и еще Кузю трясло так сильно, что на него было страшно смотреть. «Маунтин» шумно возился в подлеске, от его поступи дрожала земля. Трещали ветки, с натугой гудели сервоприводы.
Шестипал нащупал в подсумке патрон и принялся перезаряжаться, присев рядом с раненой.
– Спасибо, что вытащили… – простонала она, не поднимая век. – Я иду в Одинцово.
– Похоже, что сначала все-таки к нам – во Власиху, – ответил Шестипал. – А зачем тебе в Одинцово?
– За справедливостью, – она с видимым усилием приоткрыла глаза.
Шестипал фыркнул, поглядел на товарищей, те ответили ему такими же недоуменными взглядами.
– Не думаю, что Одинцово – это место, где можно найти хоть какую-нибудь справедливость, – проворчал он.
– Я сама принесу ее им, – она попыталась приподняться, Шестипал неожиданно заметил, что зеленые точки в глазах девушки мерцают, точно радиоактивное свечение. Шестипал насторожился: черт его знает, что этот блеск может означать…
– Мать отказалась от тебя после рождения и не дала имени, – неожиданно проговорила она. – Поэтому в Одинцово тебя прозвали Шестипалом. Не смотри, разинув рот. Ты можешь меня помнить: я родилась в той же общине, меня зовут Мара.
Шестипал тряхнул головой. Детские воспоминания его захлестнули горькой волной. Сколько все-таки лет прошло с тех пор, но Мару он действительно помнил. Она была долговязой девочкой в холщовом вечно замызганном сарафане. Вместе с другими детьми общины они трудились на поле деда Пантелея: отца тогдашнего одинцовского старейшины. У деда Пантелея был самый большой надел, он постоянно прирастал за счет расположенных рядом пустырей. Новую землю нужно было очищать от сорняков, камней и старого железа. Работы было – выше крыши. Шестипалу доставалось от остальной ребятни, и нужно было не зевать, не то, неровен час, прилетит в голову булыжником или ржавой гильзой от снаряда. Якобы – случайно. После тяжелого трудового дня пацаны и девчонки – нормальные, без отклонений от нормы – отбирали его нехитрую пайку и придури ради швыряли ее крысопсам, вынуждая его драться со зверюгами, чтобы вернуть еду. Лишь Мара была не такой, как все. Когда детвору накрывало ненавистью к мутам, и они толпой наваливались на Шестипала, Мара брала в свои не по возрасту сильные руки черенок от лопаты и разгоняла