кашля сотрясал ее, сгибал вдвое, корчил, скручивал, выпрямлял. Мистер Нгнуйама суетился около, давая ей что-то выпить, что-то понюхать, вытирая катившиеся из ее глаз слезы одним платком и кровь, струйкой сочившуюся из ее рта, – другим. При этом он не издал ни одного звука и ни разу не посмотрел на родителей Аллы.
Наконец, кашель затих, Алла успокоилась. Генерал и мистер Нгнуйама уложили ее на диван. Через несколько минут, собрав силы, она открыла глубокие, как две пещеры, темные, провалившиеся глаза, и они вдруг засияли, засветились горячим светом. Она улыбнулась слабой, чистой детской улыбкой и сказала:
– Здравствуй, милая мама!
Мадам Климова сделала несколько шагов по направлению к дивану, зашаталась, схватилась за сердце и разразилась горестным воплем, на этот раз, совершенно искреннего отчаяния:
– Боже, за что ты меня караешь?
Генерал кинулся к ней, уложил ее на другом диване, отсчитал Двадцать валерьяновых капель, приготовил холодный компресс. Мистер Нгнуйама, с которым еще никто не поздоровался, стоял около Аллы, беззвучно, опустив голову. Так началась «новая фаза» жизни в семье Климовых.
Придя в себя, мадам Климова обдумывала «создавшееся положение». Аллу она решила простить: ребенок! да к тому же и на чужбине Обошли ее злые люди. Судьба, кисмет! Всю желчь обманутых надежд она перенесла на мистера Нгнуйаму. Вот это муж! Повесить его – да что я – повесить! – четвертовать, колесовать его надо! И он смел жениться на ком? – на знаменитой балерине, на генеральской дочери! Не мог он стать чуточку побелее, хотя бы ради приезда в генеральский дом?
И генерал также дивился на мистера Нгнуйаму. В этом человеке не было ничего прямого, открытого. Нечто прячущееся скользило в его взгляде, как будто бы он не хотел, чтоб его видели, что-то секретное, глубоко зарытое внутри, что-то от ночного животного – летучей мыши, что ли, – так казалось генералу. По внешнему виду никак нельзя было заключить, каковы были его интеллект, мораль, чем он занимался, на что годился. Одно было совершенно ясно: он был беден. Это последнее и явилось главной причиной жгучей ненависти к нему у мадам Климовой. «От него пахнет подземельем. Не могу выносить!» – жаловалась она генералу. Но скажем правду: будь он тот же, совершенно такой же, но принц, покрытый драгоценными камнями, с короной на голове – другое дело! – мадам Климова гордилась бы мужем Аллы, льстила бы ему, рассказывала бы о нем чудесные сказки, и пахнул бы он не подземельем, а восточными благовониями. Бедность приостанавливала, парализовала работу воображения у мадам Климовой. Что же касается до разговора, она совершенно не разговаривала со своим зятем. Да на каком языке стали бы они говорить? Она не понимала его английского, он не понимал ее французского. Нет, ему она не скажет ничего. Не унизится до разговора. При его появлении она лишь подымала брови, при этом странно суживая глаза, сжимала зубы и медленно уходила из комнаты. С Аллой она говорила, но разговор фатально возвращался