и выставить десять тысяч мужчин для несения ромейской военной службы. В обмен просили никем не заселенную землю, чтобы кормиться с нее.
Аспар первым встретил славянских вождей, и отправил эстафетой письма своим покровителям в столицу. Те постарались, и Аспару было поручено разделить племя на мелкие отряды, сопроводить их во Фракию23 и расселить там на пустующих землях. На пропитание и обустройство новых подданных выделялись значительные средства.
В этой ситуации Аспар увидел для себя огромные возможности. Славяне прибыли с имуществом, деньгами и ценными вещами. Зачем полгода кормить их бесплатно? Пусть платят лично ему за царскую милость.
И золотые струи текли к Аспару, день за днем, неделю за неделей, собираясь в огромный поток. Драгоценные чаши, украшения, камни, оружие, деньги – всем этим платили новые свободные граждане за блага империи. Через несколько месяцев поток стал иссякать. Славяне хоть и роптали, но обменивали на хлеб сначала своих пленников, потом детей и женщин. Когда же «белые упыри» публично изнасиловали нескольких славянских девушек, племя взбунтовалось. Они вырезали почти весь эскадрон, захватили оружие и стали грабить Фракию.
Войск у Гонория было мало, и он пошел на переговоры – пригласил вождей к себе в лагерь и дал большой пир. Когда торжество по случаю заключения мира было в разгаре, в палатку ворвался Аспар с десятком «упырей» и перебил всех славян.
Известие о случившемся вызвало бурю негодования по всем Балканам. Полуостров запылал. Войска варваров нависли над столицей. Разгневанный Гонорий заковал Аспара в железо и конвоировал в Константинополь для суда.
Вскоре Император заплатил выкуп, и армия славян отступила, набеги прекратились. Суд над «вурдалаком» затягивался, а его камера все больше напоминала дорогую гостиницу.
Еще через год случился переворот: ромейские легионы свергли Императора Маврикия, а сотника Фоку подняли на щит и провозгласили новым самодержцем. Власть поменялась. Всех, кто раньше был в опале, стали чествовать, как «невинно угнетенных». Аспара выпустили на свободу, и он взлетел до офицера царской гвардии. Гонорий же бросил военную службу и уехал в провинцию в свое имение. Но это его не спасло.
Северные ворота Ниссы стремительно приближались. Две пузатые серые башни зажимали их между собой и создавали узкий коридор. Экскувиты въехали в эту горловину, и даже видавшему виды Аспару стало неуютно между угрюмыми бастионами, нависшими над отрядом, как два циклопа. Гвардейцы остановились. Офицер поднял копье, чтобы постучать в окованные медью ворота, но они заскрипели и задвигались до того, как древко коснулось отполированного металла.
В длинной арке, освещенной дюжиной вставленных в стены факелов, стояло трое вооруженных всадников в кожаных панцирях. Средний из них был без шлема. С его плеч спадал богатый белоснежный плащ, схваченный на плече золотой застежкой. Он поднял руку и произнес негромким, бархатистым голосом:
– Приветствую