Рубин, кроваво-красный, вот, с чем я бы сравнил её. Как много она могла б, если бы только захотела. Уникальная, одарённая душа! Но любящее сердце не позволяет ей воспользоваться своими способностями. Она сложила передо мною крылья, немощно, словно раненная птица, глядящая с мольбой о милосердии. Но образ Наташи, моего Ангела-Хранителя, незримо стоит между нами. Я не предаю его, даже в мыслях. Моя любовь к Агнешке совсем другая. Так отец может прижать к груди любимое страдающее дитя.
Ради этого она и приехала. Без этой святой чистоты и тепла она задыхалась. Марик эгоистично хочет присвоить её себе одному. Я не держу, не требую, не прогоняю. Она так ясно дала мне увидеть эту разницу.
– Ты для меня – всё! – то ли выдохнула, то ли произнесла вслух Агнешка, но так, что слова сии пронзили меня, как стрелы святого Себастьяна. – Я не оскорблю тебя своими низменными желаниями, только позволь быть рядом, ещё немножечко, ещё совсем чуть-чуть…
Сердце мощными толчками перекачивало по венам кровь, приближая к точке взлёта моё сознание. Это помешательство, я сейчас упаду.
– Что ты делаешь?
– Ничего, – она отступила на шаг назад. – Ты в порядке?
– Пока живой… – еле выговариваю я, пытаясь восстановить душевное равновесие. – Что это?
– Не знаю. Видит Бог, я не внушаю тебе ничего. Это происходит само собой. Память. Она у нас общая!
Средние века. Всё те же красные волосы и удивительного цвета глаза… Она пылко целует меня, больше чем целует, мы предаёмся страстной любви, безудержно, дико, словно в последний раз… Так и есть. Врываются какие-то страшные люди, хватают нас, словно преступников.
«Прелюбодеи! Смерть блуднице! Ведьму на костёр!» Её обнажённой стаскивают с постели, кидают на пол, смеются над её красотой, тыча в живот оружием. Безуспешно пытаюсь освободиться от крепких рук, гнев переполнят, что есть мочи ору, чтобы её немедленно отпустили:
– Я барон Гриманни, ублюдки, вы за всё заплатите! С каждого из вас сдерут кожу и подвесят на площади!..
– Молчи сопляк и не лезь, отцу своему жалуйся! Может, он поможет! – опять издеваются. Бьют её, а меня просто держат. Вырываюсь, но тут же сбивают с ног, заламывают руки, придавливая спину коленями.
В лицо моей женщине бросают старое, потрёпанное нищенское тряпьё,
– Оденься, дьяволица!
Последний взгляд обречённых каре-зелёных глаз. Такое чувство, что она обо всём знала и даже не пытается избежать своей участи. Её вытаскивают во двор.
Удар в затылок. Очнулся, уже никого. Оделся, голова трещит, панический ужас, а вдруг уже поздно? Бегу, бегу спотыкаясь, из последних сил, дыхания не хватает, режет в боку. Народ движется к площади.
«Нет, только не это!»
Она, вся избитая, уже привязана к столбу. Кровь, стекая по голым ногам, капает на разложенный под ногами хворост. Пробиваюсь ближе, кричу ей, но возбуждённая толпа голосит: «Сжечь ведьму!..»
Меня не слышно, пробиваюсь, распихивая зевак локтями.
Я должен её спасти!
Аббат