который обнаружил труп Гриваса. Несколько позже – двух полицейских, которые выезжали «на труп». Последним доставили дознавателя, который труп «оформлял».
В это самое время из морга вернулся Опрышко. Капитан зашел в кабинет Колесова, увидел дознавателя. Несколько секунд он рассматривал дознавателя, потом поинтересовался у майора, кто это такой. Колесов ответил: дознаватель Догаев. Он выезжал на Канонерскую… Опрышко кивнул: понятно. Потом сказал дознавателю: встаньте, пожалуйста, господин Догаев. Догаев поднялся. Опрышко ногой ударил дознавателя в пах.
Догаев скорчился, просипел:
– За что?
Опрышко ударил дознавателя в лицо, сбил с ног. Колесов смотрел с интересом.
– За что? – вновь спросил кавказец, обливаясь кровью.
Опрышко нагнулся и сорвал с ноги дознавателя шикарный мокасин.
– Вот за это самое, падла, – ответил «гестаповец» и начал хлестать кавказца мокасином по лицу.
Дервиш стоял у окна и смотрел на Москву. Темнело. Двадцатимиллионный мегаполис зажигал огни. С высоты шестнадцатого этажа было хорошо видно, что город освещен очень неравномерно. Центр – средоточие казино, ресторанов и прочих увеселительных заведений – сверкал. Светились окна сбившихся в стаи высоток. По магистралям двухцветными красно-белыми лентами текли транспортные потоки. Но бо льшая часть города была освещена скупо.
Вдали стояло последнее творение Серетели – сорокаметровый монумент «Вознесение Юрия и Елены». Скульптор изваял его после того, как боевики группы «Истребители» расстреляли кортеж, в котором ехали мэр Москвы с супругой. Машину мэра обстреляли из автоматической пушки, установленной в фургончике на пути следования кортежа. Снаряды калибром 37 мм в клочья изорвали бронированный «мерседес»… Даже сквозь смог подсвеченный прожекторами памятник был виден хорошо – две взявшиеся за руки фигуры – мужская и женская – взмывали в темное московское небо.
В дверь постучали. Дервиш сказал: входите, открыто. Вошли Студент и Глеб. Глеб сел на диван, а Студент подошел, встал рядом с Дервишем. Некоторое время они молча смотрели на панораму огромного города. Потом Дервиш произнес:
– Странный город… страшный город. – После паузы добавил: – Нельзя дышать и твердь кишит червями.
Студент спросил:
– Стихи?
– Да, Мандельштам. Иосиф Мандельштам… Не знаю почему, но этот город вызывает у меня такие ассоциации. Фантастический общероссиянский мега-Черкизон. Город – торгаш и ростовщик. Город – сутенер и скупщик краденого. Город – аномалия.
– В каком смысле аномалия?
– Во всех. В градостроительном, в социальном, в криминальном… В экологическом, в конце концов. Только от онкологических заболеваний здесь ежегодно умирает почти пятьдесят тысяч человек.
– Пятьдесят тысяч? Это же население целого провинциального города.
– Добавьте к этому около семи тысяч суицидов. Да двенадцать тысяч наркоманов, умирающих от передоза. Да еще двадцать с лишним тысяч убийств. Да не забывайте про почти