товар, мастера знатные, диковины заморские. Так все своими глазами видел. Сказывают, что ворожба твоя злая, что волком оборачиваешься. Да то и понятно, что народ скажет с перепугу и не такое.
– С перепугу, – ухмыльнулся я, ловя себя на мысли, что разговариваю с юнцом очень надменно и неуважительно. – Посмотрю я, как ты заговоришь, когда со мной в крепость вернешься. Тебе ведь еще перед отцом ответ держать. Так что мудрей будь, много времени тебе уделить не смогу, дел по горло, так что думай, прежде чем лезть с расспросами.
Негодуя от того, как по-хамски я разговариваю с князем, Евпатий гортанно рявкнул что-то невнятное, смачно сплюнул и рванул вперед, не в силах больше сдерживаться. Ему ужасно хотелось меня осадить, но, не решившись, он вымещал свою злобу на коне, нещадно нахлестывая его. И выслужиться перед князьком охота, и мне перечить не в масть, вот ведь незадача для боярина.
– Монахи о тебе всякое говорят, им доверия больше, чем баянам да скоморохам, что весть о тебе до самого Киева уже донесли. Молвят, что не крещен ты, но храмы не попираешь, сам Аред, да только ни капищ не бьешь, ни святых алтарей. Кто твой бог? Что твое спасение? Перед кем ответ держать станешь за грехи земные, коли наш Спаситель…
– Ну, хватит! – рявкнул я, да так резко, что непривычные к моему голосу лошади в княжьей дружине попятились и захрапели. – Боги, истуканы, капища, храмы. Все приемлю, все имеет право на существование, вот только ответ держать придется перед совестью! Убить – грех, а не убить – так те, кого не убил, тебя убьют. Тоже грех. Где правда, где истина? Я никого насильно не держу. Знаю, что сейчас в далеких степных землях собирается такая армия, какой вольница эта и не видала. Тысячи воинов, злых и коварных, вооруженных и закаленных в боях, придут на Русь и всех, от мала до велика, обложат данью, пленят и убьют. Разорят земли, сожгут города, станут хозяевами. Князей всех в дворовых псов превратят. И не помогут тогда ни капища, ни алтари, не ведуны, ни монахи с епископами. А только сила, только доброе войско. Сила на силу! Только бы выстоять! Будут идти как саранча. Рвать, убивать, сжигать! Никого не пожалеют! Что тогда скажут твои монахи богословы?
– Да уж если такое тебе ведомо, – удивился князь, – то, стало быть, и избавление ты знаешь.
– Я-то знаю. Все для этого делаю. Убогую, проклятую деревеньку превратил в лакомый кусочек, да такой, что ни одна орда мимо не пройдет, не позарившись. Да вот, выходит, что не только им приглянулась моя Железенка. Уж и местные князья, все окрест, косо смотрят, слюной исходят, соглядатаев шлют одного за одним. Не для них я собираю вокруг себя купцов да людей. Золото да оружие в моих руках не на то, чтобы Киев, опаленный усобицей, взять, Новгород, или другой град. Вот, сушь на юге встала, дожди да разливы север подтопили, голод нынче, мор страшный, а я золота не жалею, чтоб цены удержать, когда за воз прелой репы голодная семья в рабство заморскому купцу единственное чадо отдает. Кто мешает князьку любому в своей земле уберечь народ? Не братьев бить, да войной жечь за земли пядь, а о людях подумать. Не земля в конечном счете