Повесть трудной поры девичьего счастья. Автобиографическая повесть. Рассказы. Стихи
емья у нас была большая.
Семеро детей: Александр, Николай, Павел, Иван, Нина, Дина и я, самая младшая.
Отец мой Кирилл Иванович Алфёров был старше матери, Анны Яковлевны (в девичестве Вьюхиной), на 17 лет. Когда я родилась, в Архангельске в 1940 году, отцу было 56 лет. Старшие братья, Александр и Николай были сродными нам по отцу.
Я росла самым хилым ребёнком. В трёхлетнем возрасте, а шёл 1943 год, заболела золотухой. Только вылечилась, и схватила селитёра. Страшная болезнь войны. Целый год мать меня, с огромным животом, таскала по больницам. И лишь в 1945 году за один месяц в шенкурском госпитале меня спасли, хотя до того многие врачи уже отказались лечить. Спасли же меня парным молоком, на горшок с которым меня усаживали. И весь селитёр вышел! Но дошла я до стадии скелета, и ещё год выхаживали меня в санатории при посёлке Исакогорке. А в школу и вовсе пошла в 8 лет, когда смогла.
В 1943 году умер отец. Сгорел за 40 часов после того как в ноябрьской ледяной Северной Двине конопатил деревянную баржу, чтобы зерно, в ней перевозимое, не промокло и дошло до фронта.
На руках у матери осталось пятеро детей. Александр с Николаем воевали с 1941-го. В 1943 году и Павел пошёл на войну. Иван остался «на брони», т.к. нас троих девчонок надо было поднимать, а мама одна не могла. После смерти мужа она стала шкипером на той же барже с номером 2192. Мама с Иваном плавали, и весь плавательный сезон мы, три сестры, проводили на барже. Сухогрузная баржа, на которой перевозили продукты питания, позволяла выживать, но не благодаря грузам, а потому, что с неё ловили рыбу, и после разгрузки удавалось соскребать с деревянного пола трюма кое какие остатки.
К сентябрю моего 8-летия судно стало на зимовку в затон Кузино города Великий Устюг. Там я и пошла в первый класс. До школы всё лето бегала босиком, т.к. никакой обуви не было. А для школы мне, наконец, купили брезентовые туфельки, которые предстояло беречь, ибо иных не предвиделось, и пока совсем не замёрзло, шла до школы босиком, а в школе надевала. В октябре и туфельки перестали спасать от холода, потому до школы ходила в драных маминых валенках, а в школе – щеголяла в туфлях.
В апреле 1949 года мама, Иван и Нина 18-ти лет ушли в навигацию, а нас с Диной, 14-ти лет оставили в Устюге на съемной квартире бывшего священника Дьякова.
Дине было не до меня. Никто никогда не стирал за меня, потому ходила за дом на ручей и полоскала свои одежки. Заела меня вошь. Приду в школу, сяду в угол и реву. Чешусь до царапин. И боюсь кому сказать. Приметила это, наконец, учительница, Зинаида Викторовна.
– Ты это чего? Все играют, а ты сидишь?
Сквозь слёзы созналась. Стыдно.
Учительница в тот сентябрьский вечер увела меня к себе. Раздела, выжарила в печи и постирала бельё, обрила мои слипшиеся длинные кишащие нечистью волосы, и сожгла их. Три дня держала мою голову в дусте под повязкой. Избавила таки от несчастья. Мыло то в те времена было драгоценностью, и у нас с сестрой его не водилось вовсе. Учительница на каждый вечер с той поры забирала меня к себе и весь второй класс я у неё вечерничала. И мылась, и стиралась, и чаем забавлялась. Ну и уроки учила, конечно, прилежно. Но ночевала у сестры.
Я настолько была благодарна своей спасительнице, что за реку по весеннему льду сходила за распустившейся вербой, и подарила букет. Обе наплакались. И до сих пор при этом воспоминании плачу.
У Дьяковых были две дочки (не помню уже как их звали), близкие мне по возрасту, которые и ещё одна соседская девочка Галя Подволоцкая стали закадычными подружками. Где мы с ними только не бедокурили. Шастали по соседним деревням, прыгали с сараек, играли с мальчишками в войну.
У Гали Подволоцкой отец от войны дезертировал, прятался около Устюга. Мы, дети, видели, бывало в гостях, как мама Гали собиралась, и с узелком уходила куда-то. И в деревне Кузино, что у Великоустюжского порта, все, похоже, об этом знали, да помалкивали. И так до смерти Сталина. Потом уж я узнала, что сумел этот человек легализоваться, и работал до конца дней там же, в порту. А Галя всю жизнь испытывала жгучий стыд за своих родителей. И когда, лет десять спустя, я узнала Галю, будучи в Устюге, та не откликнулась, и ушла, склонив голову. Не хотела видно знаться с живым свидетелем её позора. А ведь, когда дружили, она мне доверяла, т.к. я не разбалтывала их тайну, и потому часто гостила в их доме.
Училась я хорошо, только вот на физкультуру сил не было. Учительница всё говорила, мол не в сестру, т. к. Дина была очень спортивной и сильной. Жалела меня Зинаида Викторовна, говорила «как же ты учиться то будешь, без сил», и подкармливала, чем могла. Голодно сильно было. Всем.
На зимы 1948 и 1949 годов к нам присоединялись мама, младший брат и старшая сестра. Привозили одежду, еду, и первые месяцы зимы мы жили вполне сносно. Братья, Павел, Николай и Александр пропали без вести.
Зимой при маме было хорошо. Ни о чём заботиться не надо! Хозяин дома, живший во второй половине пятистенка, частенько с нами играл. Был он хорошим артистом, чудаком и выдумщиком. Разыгрывал нас чёртиками, устраивал хороводы, переодевался в чудища и смешил нас до колик.