Зеркало преподобной Феодоры. Из жизни наших современников. Амвросий Светлогорский

дорогие меха, поношенная и неношеная одежда, медали, ордена и оружие – все это менялось на продукты для пропитания. Но что особенно бросалось в глаза, так это колоссальное множество, тьма калек и инвалидов – изуродованных войной людей… В первые дни ноября почти всех увечных – безногих, одноруких, кривых и трясущихся от контузии – погрузили на баржу и отвезли на Валаам. С плачем, выстрелами, криками, облавами и погонями «очистили» город за несколько дней! Всех тех, кто оказывались рядом с калеками и заступались за них, тоже арестовывали, но отправляли не на Валаам, а в лагеря – на социалистические стройки. Это называлось «трудовое перевоспитание». Так я оказался на восстановительных работах под Повенцом, и если бы не дюжий Серафим Муромец, то мне вряд ли бы удалось выжить там.

      Это был человек-исполин необычайной физической силы и внушительных размеров. Это был Голиаф, а все рядом с ним казались пигмеями. Муромцем его прозвали не только за могучую богатырскую силу, а больше за силу веры – духовную крепкость, которая невидимой волной исходила от него на ближних, укрепляя их в вере. Он с первого взгляда, брошенного на меня, встал как изваяние и не двигался до тех пор, пока я, тоже в оторопи смотревший на него, не перекрестился. Для меня было загадкой, что такого во мне заставило исполина застыть передо мной без движения. Он так смотрел на меня, будто мы уже встречались, будто у нас с ним был один общий секрет, про который никто больше не знал, а только я и он. И судя по его впечатляющему стоянию, для него этот секрет был чрезвычайно важным, и может быть даже судьбоносным. Тень догадки мелькнула в моей голове, только когда я заметил отблеск слезинки, скользнувшей по его щеке. И как только эта догадка промелькнула у меня, я сам вдохновился надеждой, птицей забившейся у меня в груди: я увидел в его глазах образ моей пропавшей сестры Ольги. Тут же я несколько раз спасительно перекрестился и перекрестил застывшего передо мной гиганта. Видно, удостоверившись, что я не привидение, а живой, он схватил меня в охапку и унес в уединенное место, подальше от ненужных свидетелей. Я не сопротивлялся – я уже знал, что между нами существует какая-то тайна – тайна, которую нам обоим не терпелось разгадать; и эта разгадка будет иметь решающее значение не только в моей судьбе.

      В скале в черте охраняемой зоны Беломорканала была вырублена пещера, в нее мы и зашли. Там он бережно поставил меня перед собой и стал смотреть как на икону. Первым заговорил я: