Бублика будет торчать на подоконнике другой кот. Хорошая тётка Татьяна Кондратьевна проклянет убивца Бублика, через год забудет рыжего худого кота, будет во дворе призывать другого зверя… Ничего не изменится.
Что за мания у людей – менять порядок вещей… Знают, что суть от этого не перестанет оставаться той-же, серой, тягучей и мимолётной бесконечностью… Осень, зима, весна …Белые ночи, чёрные дни… Дожди, зной, душный зной, как в джунглях… В джунглях ничего не меняется… Сезон дождей, сушь, великая сушь… опять всемирный потоп, и никто ничего не думает менять…
Он увидел, как из тоннеля арки вышли двое и оглядели двор, направились к его подъезду. Аллка, а второй… неужели Захар… давненько не виделись. Очень давно. Любуется памятником отечественного автомобилестроения, восхищённо крутит башкой.
Какой чорт его принёс? Аллкины штучки… Зачем? Тоже что-то изменить хочет?
Захар – это хорошо. Что-то новенькое…
4. – У меня есть ключи. —
– Ага, – сказал Захаров.
– Никаких «ага». Валялись у него на тумбочке, у двери, я и стащила. Он не заметил, а если и заметил, ничего не сказал. —
– Я и говорю, – " ага», – Захаров смотрел, как она ключом тычет в кнопку домофона. Что-то щёлкнуло, дверь отодвинулась.
Обычное парадное старого Петербурга, описанное всеми классиками, от Гоголя – Достоевского до Мандельштама и Цветаевой…
Сумрачно, сыро и холодно. Лампочки-«сороковки» будто жужжали что-то своё, света не давали. В тени под лестницей стояли малярные хлипкие козлы, испачканные извёсткой. Судя по прилипшему сухому листику, стояли с осени. На полу под ними валялась смятая сигаретная пачка. Гранитные ступени по центру были стоптаны и стёрты тысячами ног поколений жильцов. К обшарпанным, потрескавшимся дверям по обе стороны лестничных площадок тянулись провисшие лианы разнокалиберных проводов, покрытых чёрной пылью. На потолках – разлапистые круги от прилипших сожжёных спичек. Под известкой на стенах видны процарапанные гвоздём заглавные буквы, плюсы, сердца, знаки «зорро». И старинные медные таблички, покрытые натёками серой и коричневой красок. Сквозь краску проступали буквы фамилий давно отсутствующих прежних жильцов. На площадках к лестничным ограждениям были привязаны консервные банки для окурков. Такие-же банки стояли на каменных подоконниках.
– Коммуналка, – вздохнула Алла, вставляя ключ в замочную скважину правой двери на третьем этаже. За дверью открылась ожидаемая картина прихожей, тоже сумрачная, неуютная, похожая на хозяйственную кладовую. Коридор упирался в дверь, видимо, туалета. Направо закрытая сейчас жилая комната. Налево ванная и невидимая отсюда кухня. Домашних животных здесь не было, это почему-то ясно ощущулось…
Алла коротко постучала в первую дверь направо, прислушалась.
– Дома нет? Или спит? – она толкнула и вошла в открывшуюся дверь. Захаров последовал за ней. Сразу за порогом