гнали деникинцев. Тогда Попов решил обойтись без батьки. Когда Косачевский возвращался в Киев, в его вагон ворвалось несколько махновцев…
Расстреляли меня на каком-то полустанке, недалеко от насыпи железной дороги.
За исключением того, что перед смертью я запел «Интернационал», все выглядело довольно достоверно, тем более что на совести Попова было немало подобных дел. Но «Интернационал» – это уж слишком.
– Ты же знаешь, что у меня никогда не было ни слуха, ни голоса.
– Что? – Зигмунд остановился, недоумевающе посмотрел на меня. – Ну, знаешь… в такой ситуации иногда появляются и слух и голос. – Он снял пенсне, протер стекла. – Никак не ожидал, что увижу тебя. А ты вот… Даже пощупать можно. Чудеса!
– Еще поцелуемся? – поинтересовался я.
– Иди к чертовой матери!
«К чертовой матери»… Прогрессом не назовешь, но все-таки некоторый сдвиг.
– А ты, оказывается, время зря не терял. Еще что-нибудь освоил?
Он засмеялся:
– О тебе на прошлой неделе Ермаш справлялся. Я ему сказал, что тебя уже давно нет в живых.
Фамилия ничего мне не говорила.
– Кто такой?
– Начальник Центророзыска.
– Ермаш… – После сыпного тифа, который свалил меня в Новозыбкове, память мне порой отказывала, но фамилии я все-таки запоминал неплохо. – Где он раньше работал?
– В ВЧК. А еще раньше – где-то в Сибири или на Урале. Кажется, тоже в ЧК.
– Не помню такого.
– Откуда же он тебя знает?
– Представления не имею.
Липовецкий, отличавшийся дотошностью, наморщил лоб и задумался. Он не выносил, когда что-либо оставалось не выясненным до конца.
– Постой, постой, – сказал он. – Ты же когда-то работал в Совете милиции. Верно?
– Верно.
– И занимался розысками ценностей «Алмазного фонда».
– Собирался заниматься, – уточнил я.
– Ну, собирался. Вот потому-то Ермаш о тебе и спрашивал, – подвел он черту. – Центророзыск интересуется «Фондом».
– Но ведь дело прекращено в восемнадцатом.
– Значит, возобновили.
– В связи с чем?
– Вот чего не знаю, того не знаю, – безразлично сказал он.
Зигмунд, занимавшийся с небольшими перерывами подпольной работой уже добрый десяток лет, считал ее единственным стоящим делом, которым должен заниматься профессиональный революционер. Все остальное в его представлении было второстепенным, не имеющим существенного значения. И конечно же меньше всего Липовецкого могла интересовать судьба каких-то там ценностей. Центр всего и всея находился здесь, на Варварке, все остальное – обочина.
Он поинтересовался моими планами. Они были крайне неопределенны. В связи с наступлением Красной армии сеть подпольных центров на Украине и в Сибири неуклонно уменьшалась. Похоже было на то, что Гражданская война долго не продлится. Поэтому на Варварке делать мне было нечего. Рычалов предлагал работу в Московском Совдепе, но окончательного ответа